Галина Лиштванова рассказывает о своем романе с актером Петром Щербаковым
О том, что кто-то появился в его жизни, я поняла, только когда родила дочь. В день выписки Петя приехал в роддом с шикарными гладиолусами. Он торопился на «Мосфильм», где снимался в фильме «Служебный роман» в роли Бубликова. Всю дорогу, помню, переживал: «Как я буду теперь репетировать роль, учить слова?
Ах, вот как! Ну ладно!» — обиделась я, но промолчала.
Петя вышел из машины и пошел, не оглядываясь, к проходной студии. А я с дочкой и гладиолусами поехала к маме. Думала, ненадолго, а оказалось... навсегда. С тех пор я ненавижу гладиолусы...
Может быть, этот опрометчивый поступок был главной ошибкой моей жизни. Теперь, конечно, понимаю — зря я взбрыкнула тогда, не надо было рубить сплеча. Мало ли что мне показалось? Но что поделаешь — уж очень у меня характер прямой, решительный, сибирский. Да и в тот момент я не могла поступить иначе.
Навестить нас в роддоме Петя приехал через неделю после рождения Оли. Моя палата была на втором этаже. Помню, он позвал меня, я выглянула в окно с малышкой на руках. Петя стоял внизу, задрав голову. И вот тут, глядя в его глаза, я все поняла. Его взгляд стал каким-то чужим.
Это был не мой Петя, его словно подменили. Я вдруг увидела, что он изменился. И, к сожалению, оказалась права...
Какие порой пируэты выписывает судьба! Любовь к сцене мне привила актриса театра «Современник» Людмила Ивановна Иванова. Та самая бухгалтер Шурочка, которая в «Служебном романе» собирала деньги на похороны Бубликова. Она, в сущности, нас с Петром Щербаковым и познакомила, приведя меня на работу в «Современник». Они оба служили в этом театре. Если бы мы все тогда знали, как причудливо переплетутся наши дороги...
Я с детства мечтала поступить в театральную студию. В 1954-м папа отправился в Кустанайскую область добровольцем поднимать целину. Его как человека партийного и хорошего специалиста отправили туда строить мосты.
Жили мы в степи в вагончиках, у нас даже школы не было. Представляете, в седьмом классе я сдавала экзамены прямо... в поле! Вокруг так красиво: жаворонки поют, тюльпаны цветут...
Вернулась наша семья в Москву только в 1959-м. После школы я решила поступать в театральный институт, обошла все вузы. Но каждый раз доходила до 4-го тура и проваливалась — терялась, тушевалась перед комиссией. Четыре года целины что-то значат, какой-то зажим все-таки во мне был.
А вот на сцене в художественной самодеятельности при заводе, куда пришла работать лаборантом, я чувствовала себя, наоборот, свободно.
На нашем заводе на Красной Пресне актриса Людмила Иванова преподавала актерское мастерство.
Часто приглашала нас, студийцев, на спектакли в «Современник». Как-то я услышала, что Олег Ефремов объявил дополнительный набор в молодежную студию «Современник-2». В 11 вечера на площади Маяковского, где стояло старое здание театра, в Белом зале собралась вся труппа. Я была тогда худенькой задорной девчушкой и читала басню Крылова, видимо, довольно смешно. Помню, что артисты очень смеялись. А Олег Николаевич сказал: «Галь, ты очень способная, но тебе надо идти в Щукинское училище». Я так любила театр, что попросила свою преподавательницу Иванову устроить меня на работу в «Современник». Ушла с завода и целый месяц ждала, пока в театре не освободится хоть какое-то место.
На собеседовании директор театра Леонид Иосифович Эрман спросил меня с недоумением: «Галина Андреевна, а почему вы хотите у нас работать?
Ведь на заводе вы получаете 110 рублей, а у нас зарплата — 45». «Я очень люблю театр», — ответила я ему. И меня, 23-летнюю девушку, приняли старшим билетером.
«Современнику» уже исполнилось 10 лет, это был самый его расцвет. Вся Москва ломилась к нам на спектакли. Я была безумно счастлива. Вокруг молодые основатели театра, корифеи — талантливые, амбициозные, полные идей.
Да и девочки-билетерши у нас были непростые, умные, образованные: кто-то заканчивал Бауманский, кто-то — Институт культуры. Мы не пропускали ни одного спектакля, стояли в темном зале и, затаив дыхание, не спускали глаз с Евгения Евстигнеева, Олега Табакова, Олега Ефремова, Петра Щербакова...
Я до сих пор до мельчайших деталей помню мизансцены тех легендарных спектаклей.
Конечно, я училась, глядя на игру гениальных актеров, и не теряла надежды поступить в театральный. Людмила Иванова поддерживала меня и продолжала со мной заниматься.
Почему-то у меня никогда среди артистов не было кумиров, я не коллекционировала их фотографии, не брала автографы. Но вот перед талантом Ефремова всегда преклонялась. Помню, начался спектакль «Баллада о невеселом кабачке». А надо сказать, пьесу американского драматурга Олби не все понимали, многие даже уходили со спектакля. И мы, билетеры, беседовали со зрителями, пытаясь объяснить им замысел режиссера.
Как-то я дежурила в фойе у двери.
Петр Щербаков в спектакле «Четвертый». (Слева направо: Е. Евстигнеев, П. Щербаков, И. Кваша и В. Заманский)
Вдруг бежит Ефремов:
— Галь, как идет спектакль?
— Да вроде хорошо.
— Ну-ка подержи сигарету. Пойду в зал посмотрю.
И сует мне в руку зажженную сигарету. Я стою и держу ее, как священный факел с олимпийским огнем! Показывается Ефремов и глубокомысленно изрекает: «Понимаешь, Галя, этот спектакль поймут лет через 10. Ничего... подождем!»
Конечно, на нас, билетерш, артисты обращали внимание. Почему нет? Мы — симпатичные молодые девчонки. При встрече нам улыбались, говорили комплименты, шутили, даже флиртовали.
Дни рождения тогда справляли всем коллективом, так было принято в «Современнике». Я в свой день рождения обязательно накрывала стол. С тех пор по традиции (вот уже 47-й год) продолжаю отмечать его в театре. Почему-то мне кажется, что если я пропущу хоть один раз, то непременно произойдет что-то плохое...
Как-то на мой день рождения заглянул Петр Иванович Щербаков. Подарил одну розочку, выпил шампанского и ушел на репетицию. Ничего особенного в этом не было, ко мне многие артисты заходили поздравить.
Мы встречались с ним в коридоре, здоровались, он всегда очень почтительно раскланивался. Иногда мы шутили, болтали ни о чем. Было такое впечатление, что он оказывает мне какие-то знаки внимания.
Помню, однажды Щербаков попытался шутливо меня приобнять, но я тут же сбросила его руку с плеча.
— Ой, какая ты неприступная! Ну, понятно, я же для тебя старый...
Конечно, старый! Ему было тогда 37 лет. Сейчас скажут — мальчик. Он был старше меня, страшно сказать, на 14 лет, и мне казалось — между нами пропасть! «Господи! — подумала я тогда. — И чего он ко мне прицепился?»
Да и потом, обнимать себя я не позволяла никому. И не из-за того, что была такая неприступная, просто видела мужчин насквозь и чувствовала, когда они искренни со мной, а когда нет. Я ждала принца на белом коне и на меньшее не согласилась бы. Наверное, была очень наивная и старомодная...
Да и каким-то особенным «принцем» я Щербакова не считала, мне только в фильме «Добровольцы» он показался уж больно красивым. И хотя не сразу полюбила его как мужчину, но оценить, какой он талантливый актер, а сейчас сказала бы — гениальный, смогла очень скоро!
В спектакле «Без креста» Щербаков играл Киндю — безногого инвалида. Когда на сцену на убогой дощечке с колесиками выехало его могучее тело, я не смогла сдержать слез...
Постепенно я узнавала о Петре Ивановиче все больше и больше. Он оказался очень обаятельным, отзывчивым и душевным человеком. Помню, например, его рассказы о том, как он стал актером. Меня тогда поразило удивительное совпадение: его отец тоже поднимал целину. И еще одно совпадение: Щербаков был из заводских.
Он работал на ЗИЛе и, окончив техникум, готовился стать инженером. А еще, как и я, занимался в художественной самодеятельности. Однажды они с товарищем гуляли по улицам Москвы, вдруг смотрят — ГИТИС. Щербаков зашел туда прямо в валенках и, встретив в холле педагога, неожиданно предложил: «Вы меня посмотрите. Если подхожу — возьмите, а если нет.... Я не Катерина, в Волгу не брошусь!» Как ни странно, но ради этого настырного паренька собрали приемную комиссию. Его приняли сразу же на второй курс, правда, с условием, что он потом сдаст экзамены.
Надо сказать, Щербаков был заметной фигурой на курсе. Все балы в институте открывал со своей неизменной партнершей Татьяной Шмыгой. Они считались в ГИТИСе самой красивой парой...
Между нами ничего особенного не было. А потом я узнала, что Щербаков женился, и на этом наша дружба закончилась. Вскоре у него родился сын Андрюша. Его жена Нина не имела никакого отношения к театру, она работала инженером. Я помню, как Нина еще до их женитьбы заботливо приносила Пете в театр бутерброды.
Словом, наша симпатия друг к другу вспыхнула и погасла. Мы долгих три года жили параллельной жизнью. У него была семья, у меня — любимый театр.
Когда Андрюше было года два, Нина серьезно заболела. Помню, как мы однажды встретились в театре, Петр Иванович был очень подавлен, он с горечью говорил о больном сердце жены.
— А вдруг Нина умрет? Неужели Андрюша без мамы останется?
Я его, как могла, успокаивала:
— Не волнуйся, Нина обязательно выздоровеет, все будет нормально.
Прожили они вместе недолго, всего 3 года.
Нина умерла, и Петр Иванович остался вдовцом с маленьким Андрюшей на руках. Это была настоящая трагедия.
Помню, как мы пришли на похороны жены Щербакова. Потом были поминки. Я, как и все сотрудницы театра, помогала накрывать на стол, металась из кухни в комнату с тарелками, мыла посуду. На кухне артисты мрачно курили. Все были подавлены...
А через какое-то время Петр Иванович при всех неожиданно сказал мне: «А теперь я подумаю о тебе серьезно».
«Ой, Петр Иванович, — смутилась я. — Только жену похоронили, а уже думаете...»
К Щербакову часто приезжала его мама, все заботы о мужчинах — большом и маленьком — легли на ее плечи. Ведь Петр часто уезжал на съемки, был очень занят в театре, да еще и общественная нагрузка огромная — его избрали парторгом театра. Конечно, ему приходилось нелегко. Деньги тогда актеры получали небольшие, в сериалах не снимались, подработать было особо негде.
Так получилось, что я все чаще стала бывать у них дома, мы с Петром Ивановичем без конца созванивались. Я в то время работала уже администратором театра. Используя свои связи, помогла Щербакову достать детскую кроватку, устроила Андрюшу в садик. Так постепенно и сблизились.
Мы гуляли, ездили на пароходе по Москве-реке, отвозили Андрюшу к бабушке на дачу. Полгода наши отношения были чисто дружеские, я бы даже сказала, возвышенные. Щербаков очень любил Василия Шукшина, и когда мы оставались вдвоем, читал мне свои любимые рассказы. А я с замиранием сердца их слушала в его прекрасном исполнении.
Он сам даже не ожидал, что, оказывается, между мужчиной и женщиной могут быть такие чистые, нежные отношения. Хотя когда у нас в итоге вспыхнул роман, это случилось все-таки по его инициативе.
Я даже не могу сказать, почему так сложилось, наверное, потому что мы с ним были очень похожи. Мне уже исполнилось 29. Петр был единственным мужчиной в моей жизни. Ни на кого я и смотреть больше не могла.
И не хотела! Но это не значит, что у меня до него не было поклонников. За мной ухаживали многие мужчины, среди них были дипломаты и ученые. Но я всем отказывала — будто ждала, что в моей жизни появится Петр Иванович. Кстати, первое время я его так и называла — «Петр Иванович» и обращалась исключительно на «вы». Это потом он стал для меня Петей...
Нина умерла в октябре, а в мае Петр Иванович сделал мне предложение.
Помню, как мы в театре отмечали 30-летие Победы. По этому случаю у нас в фойе состоялся торжественный банкет. Петр Иванович в этот день пришел необыкновенно нарядный — в черном костюме и белой рубашке. Потом мы с ним отправились гулять по ночной Москве. Наверное, именно тогда вдруг поняли, что пришла любовь...
А наутро Петр Иванович уехал с театром на небольшие гастроли в Ленинград. Вернулся 17 мая и сделал мне предложение.
— Все, Галя! Мама и Андрюшка просят, чтобы ты переехала ко мне жить!
И я, ни секунды не колеблясь, переехала. У меня уже не было сомнений, что он — мой человек, тот самый, которого я столько лет ждала.
А потом он захотел познакомиться с моими родителями. И мы втроем — я, Петр Иванович и Андрюша — поехали к ним в гости. Конечно, мама с отцом постарались. Накрыли шикарный стол, все как полагается. Андрюша читал стихи, он очень понравился моим родителям. Да он и не мог не понравиться — был такой хорошенький! И потом, когда ребенок теряет маму, ему всегда уделяешь больше внимания.
Словом, мы хорошо посидели и договорились, что распишемся с Петей после годовщины смерти Нины. Решили, что соблюсти траур будет правильно, по-христиански. Эти посиделки и стали нашей помолвкой...
Мы никому ничего не рассказывали, но весть по театру распространилась мгновенно. Все были рады за Петра Ивановича, так как очень сочувствовали его горю. А он с гордостью представлял меня как жену. Помню, пошли мы на премьеру какой-то картины в Дом кино. Режиссер фильма не смог сдержать восхищения при виде меня: «О! Так вот кого ты, Петр Иванович, от нас прятал!»
Жили мы втроем в новой квартире Пети у метро «Аэропорт». Она была очень просторная, двухкомнатная, кухня 15 метров. Эту квартиру Щербакову как парторгу выделил райком, когда у них с Ниной родился сын.
Конечно, Петр Иванович очень переживал за Андрюшу, что он растет без матери. И мне было жалко мальчика! Я очень трепетно к нему относилась, старалась отдать ему всю свою любовь и внимание. Баловала ребенка, как могла, покупала игрушки, рубашечки в Детском мире. В нашей театральной костюмерной заказала ему брючки, мы с ним ездили на примерку. Если у меня не было дежурства в театре, забирала Андрюшу из садика. Он так радовался! Часто ходили в «Современник», особенно на любимый Петин спектакль «Провинциальные анекдоты», где он играл с Анастасией Вертинской, Мариной Нееловой и Володей Земляникиным. Детей тогда в театр не пропускали, но для 6-летнего сына Щербакова, естественно, делали исключение. Нас тихонько провожали в зал и сажали в последний ряд на приставной стульчик.
Мы с Андрюшей быстро поладили и нашли общий язык. И он как-то незаметно стал называть меня мамой, хотя и свою родную маму не забывал. Тем более что на всех стенах квартиры висели фотографии Нины.
Помню, однажды прихожу с работы. Хочу в прихожей надеть домашние тапочки, и вдруг Андрюша как закричит: «Мама, не надевай! Это тапочки моей мамы!» У меня даже сердце защемило от жалости.
Все родственники Щербакова были рады, что мое появление в их семье избавило Петю и Андрюшу от одиночества. Вскоре к нам переехала жить Петина мама — Агафья. Нужно было помогать с Андрюшей — мы же работали день и ночь. Петя то на съемках, то на репетициях, я целыми днями в театре... У нас с Петей были разные графики работы: я там с утра, он же приезжал только к вечеру.
А возвращались домой, как правило, вместе. И дома нас всегда ждал ужин, приготовленный его мамой. Правда, Агафья была женщиной с характером, я бы даже сказала, очень жесткой. Не то чтобы приняла меня в штыки, но вечно высказывала свое недовольство. Например, ей не нравилось, как я готовлю. Но если Агафья была дома — я в готовку не вмешивалась. На кухне две хозяйки — это вечный конфликт. А еще Агафья почему-то очень любила рассказывать, как ее Петю обожают женщины, сколько у него поклонниц.
Зря старалась! Петя не обращал на них внимания, смотрел только на меня! Хотя я и без намеков Агафьи понимала, что ее сын недолго ходил бы во вдовцах. После смерти жены его многочисленные поклонницы тут же активизировались. Началась настоящая борьба за звание «жены Щербакова».
Среди этих «невест» были и довольно богатые претендентки. Петя уже тогда был народным артистом, много снимался, играл в самом популярном театре Москвы.
Помню, однажды он вернулся домой очень поздно. По его сконфуженному взгляду я поняла — что-то случилось. Я знала, что ему постоянно звонит давняя поклонница Валентина, которая всем представлялась Тиной. Она была директором крупного предприятия, ездила на «Волге». В тот вечер Тина пригласила его за город. Они приехали, видимо, к ней на дачу. Петя посидел для приличия часик и уехал.
— Галька, я не мог тебе изменить! — сказал он.
Надо ли говорить, что я верила ему безраздельно? Он признавался мне в любви, говорил со слезами на глазах: «Галька, представляешь, у меня никогда не было ни с кем и никогда не будет так, как с тобой!
Я два года ни на каких женщин, кроме тебя, не могу смотреть!» А уж говорить он умел красиво, с выражением, народный артист все-таки!
Словом, на ворчание Агафьи мне было легко не обращать внимания. Я пропускала все мимо ушей и спокойно занималась Андрюшей и мужем. Не знаю, чего она добивалась? Не думаю, что дело было лично во мне. Так бывает, когда сын у матери — единственный. Все невестки автоматически становятся его недостойны. Петя был младшенький в семье, любимчик, одним словом. Его сестры гордились им: он был известный артист, его узнавали на улице, просили автографы.
Да и мне было приятно, когда нам вслед оглядывались прохожие.
Мы часто по выходным гуляли в парке вместе с Андрюшей. Петя был очень внимательный, заботливый. Когда ездил с театром за границу, привозил мне подарки. Однажды из Германии привез шубу. Обувь, даже белье выбирал мне сам.
Как-то летом «Современник» отправился на гастроли в Екатеринбург. И так совпало, что свой день рождения 21 июля Пете пришлось отмечать в этом городе. Звонит накануне с просьбой: «Галька, там едет один наш артист, передай с ним белую сорочку». Свой день рождения он обязательно отмечал со своими друзьями в театре. Этот закон еще никто не отменял! Я тут же собрала передачку — его вещи, всякие вкусности, мой подарок — и передала в Екатеринбург.
Петя действительно очень любил своих друзей.
С самым близким другом, Володей Земляникиным, они жили на гастролях в одном номере, вместе питались. Это были два настоящих крепких русских мужика — с ямочками на щеках, косой саженью в плечах, словно сошедшие со сказочных картин Васнецова.
Друзья всегда приходили друг другу на выручку. Например, Петя помогал Володе переносить вещи, когда тот переезжал на новую квартиру. Земляникин любил рассказывать, как на гастролях в Румынии Пете так надоели кипятильники и консервы, что он рванул на местный рынок. Накупил там всякой всячины, в номере они сварили картошку, почистили рыбку, нарезали свежего лучка. На аппетитные запахи, которые неслись из их номера, сбежались не только артисты, но даже горничные.
Петя вообще очень любил поесть, он был настоящий гурман. Для него поход на рынок был священнодействием. Он со знанием дела выбирал мясо, обожал специи. К ужину относился ответственно, и меня к этому приучил. По старомосковской традиции в их доме вначале подавалась закуска, потом — первое, второе, третье и обязательно компот!
А как он необыкновенно вкусно готовил! Помню, как-то на Новый год Петя зажарил гуся, фаршированного яблоками. Мои подруги были в полном восторге, даже рецепт записали.
Но его главным, фирменным блюдом был борщ. Когда он кашеварил на кухне, на него было любо-дорого смотреть — Петя даже овощи нарезал, как поэт! Наварит целую кастрюлю борща и бежит друзей обзванивать: «Приходите, я приготовил вкусный борщ!»
Гости с удовольствием слетались на пиршество. Слово «водочка» тогда у нас не произносилось, друзья выпьют для аппетита по рюмочке, а дальше — смех, рассказы, стихи. Каждый раз Петя брал в руки гитару и начинал петь.
Всегда радушный, улыбчивый, открытый, он притягивал людей как магнитом. Будучи парторгом, не делал себе дешевую карьеру, а был совестью театра. Хотя, я знаю, он мучился этой должностью, но терпел, потому что на посту парторга многое сделал для «Современника». Да и внешне был воплощением «положительного героя», словно сошедшего с плаката: открытое лицо, широкая улыбка, честный взгляд.
Единственное, что он себе как-то позволил, — это «номенклатурное» пальто. Помню, все мечтал о таком же, как у Шаляпина, с меховым воротником-шалькой.
И я в ГУМе, в пошивочной мастерской на третьем этаже, где обшивали членов правительства, заказала Пете такое пальто с бобровым воротником. Мне было приятно воплотить в жизнь его мечту.
На годовщину смерти Нины я заказала на ее могилу мраморную плиту, которую с трудом доставала в Киеве моя подруга. Петя тогда отмахнулся:
— Да зачем это?
— Как зачем? Это же мать твоего ребенка!
Я ездила на Киевский вокзал, чтобы забрать плиту. Так и не знаю, установил ли ее Петя на могиле жены после моего ухода.
Когда исполнился год со дня Нининой смерти, в загс, как договаривались, мы не пошли: я была уже беременна.
Мне казалось неудобным идти расписываться — ну что это за невеста с животом?! Петя меня уговаривал, но я была непреклонна:
— Когда рожу, тогда и распишемся!
Помню, как-то мы поехали гулять на пароходе, я уже была на большом сроке. Сходим по трапу на какой-то остановке, вдруг пассажиры стали сильно толкаться. Петя взял меня на руки и понес. Спас от толпы.
Он очень хотел, чтобы я родила ему дочку, мечтал, что назовет ее Светой — в честь первой жены-балерины. Их брак продержался недолго. Светлана жила в Одессе, он — в Москве. Летали друг к другу при первой же возможности, а потом им, видимо, это надоело.
— Нет! — сказала я твердо. — Я ее назову Ольгой, в честь моей мамы!
Петя спорить не стал...
Вскоре я ушла в декретный отпуск. Сидела дома, гуляла в парке. Если Петя был на гастролях, мы постоянно с ним созванивались. Перед самыми родами у меня начались проблемы. Звоню врачу, а она командует: «Срочно в больницу!»
Что делать? Петя далеко, на гастролях. Я перешла дорогу, поймала такси у Аэровокзала и сама доехала до роддома. Когда лежала на сохранении, Петя вдруг позвонил мне в больницу и попросил заказать ему два билета на юг — мол, ребенка нужно вывезти на море. Я тут же его просьбу выполнила.
Сами роды были трудными, мне делали кесарево сечение, после операции еще и температура поднялась, поэтому с выпиской меня задержали.
В больнице меня навещали артисты, родственники.
Приходила и мама Галины Борисовны Волчек, которая у нас в то время работала. Она ко мне хорошо, с любовью относилась, мы с ней дружили.
Петя все еще был на гастролях. Мне передавали, что Щербаков звонил в отделение, спрашивал, кто у него родился. Он вернулся к моей выписке, но это уже был совершенно чужой человек...
Никаких тревожных звоночков до этих пор не было. Они начались, как только я с дочкой вернулась из роддома к родителям. Я себя оправдывала, мол, он все равно едет с Андрюшей на море. Ну что я там с Агафьей одна буду жить? А потом я, молодая, неопытная дурочка, хотела наказать Петю: «Вот вернешься с моря — и приползешь ко мне на коленях».
Кадр из фильма «Старый новый год», П. Щербаков с Е. Ханаевой, А. Калягиным и И. Мирошниченко
Но мой мудрый папа сразу сказал: «Можешь не ждать. Он не придет!»
Родители, конечно, были в шоке от происходящего, но что поделаешь? Как родной дочке не помочь?
Мы жили в квартире, которую только что получил отец. Все еще было не обустроено. Кроватку, коляску ребенку я покупала сама. Петя не звонил, не приезжал. Зато нас навестили его сестры и Агафья, выразив желание поглядеть на Олю. Петина мама не удержалась от шпильки в мой адрес: «Знаешь, с Петей и Андрюшей в купе ехала женщина. Она за ними так ухаживала, так заботилась, чай подавала. Не такая, как ты!» На что я гордо ответила: «Тапочки я никому подавать не буду! Подавайте их лучше мне!» И тут меня озарило: эта незнакомая заботливая женщина в купе — и есть разлучница!
После слов Агафьи у меня в голове, как пазл, события последнего времени и сложились. Я вспомнила, как старалась выполнить просьбу Пети, ковыляла с огромным животом до телефона в коридоре, обзванивала знакомых, чтобы достать ему билеты. И только теперь сообразила: «Андрюше ведь нужен был детский билет! Зачем же он просил купить взрослый? Значит, билет был для этой женщины!»
Тут же все встало на свои места.
В театре я и виду не подавала, что переживаю, плачу ночами в подушку. Никто не мог понять, что с Петром Ивановичем происходит. Все было так хорошо, и вдруг... А когда узнали о нашей истории, даже пытались нас помирить. Многие артисты мне сочувствовали и были на моей стороне...
У меня же не укладывалось в голове: как же так, у тебя родилась долгожданная дочка, и вдруг она становится тебе не нужна!
Я даже представить не могла, что Петя так поступит со мной! Ведь ему на момент рождения нашей дочки исполнилось 47 лет. Не мальчик уже. Я ждала от него серьезных поступков, а он повел себя легкомысленно.
Конечно, я надеялась, что все у нас наладится. И даже давала ему возможность исправиться, все вернуть, но Петя этого сделать не захотел. Или не мог...
Прошло недели 2—3, и он заехал после репетиции посмотреть на дочку. Тогда телефонов не было, приехал без предупреждения. Помню, как моя мама, желая сделать ему приятное, сказала: «Петр Иванович, посмотрите, дочка-то — вылитая вы!»
Он взглянул на спящую Олю и ответил: «Да вроде нет...» Я обиделась: «Да она на твою маму Агафью похожа!» Петя только плечами пожал.
Это теперь, глядя на Олю, каждый скажет, что она — копия отца, а тогда это трудно было увидеть.
Спустя какое-то время мы вместе поехали регистрировать дочь в загсе. Мне выдали свидетельство, где было написано: «Ольга Петровна Щербакова». Петр Иванович дал мне денег на первое время, но больше повидать Олю не приезжал. Наверное, он боялся к дочке привязаться, как мог пытался защититься от проблем...
Как мы ее записали, так он и исчез. Никаких разговоров, типа «а как ты будешь одна?» или «возвращайся с дочкой домой», даже не заводилось.
Он уже, как я понимаю, жил с этой женщиной. Ему было не до нас.
Но ведь Петя как отец должен был ходить к дочке или хотя бы звонить и справляться о родной кровиночке! А он, видимо, решил, что так будет лучше для него. Как страус, спрятал голову в песок. Берег свою душу.
А что было делать мне со своим растерзанным сердцем?
Конечно, мир не без добрых людей. Мне звонили из театра и говорили, что у него кто-то живет. В театре узнают обо всем очень быстро. Я не верила слухам. Но очень скоро, к сожалению, сама во всем убедилась.
Как-то звоню Щербакову, чтобы узнать что-то по работе. Я же администратор театра, мне нужно артистов на гастроли отправлять.
Снимает трубку незнакомая женщина.
— Простите, можно Петра Ивановича?
— Его нет дома, он уехал по делам.
— А вы кто?
— Я его жена!
В этот момент я кормила дочь грудью. От потрясения выронила трубку на пол, Ольга испугалась и заплакала...
Это было очень тяжелое время. Я мучительно копалась в себе и жалела о своем поступке: зачем я тогда пошла на принцип? Зачем уехала к маме? Я-то думала, что этим его накажу, он потом в ногах у меня будет валяться. Часто ночами просыпалась от мысли: «А что, если и я в чем-то виновата? Ведь не бывает так, чтобы один человек был во всем виноват...»
Но получалось, как в песне поется: «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду — я одна...» А что, если бы я, послушав Петю, пошла с ним в загс? Он ведь все время просил меня об этом. Мы тогда и не расстались бы. Получается, я сама отдала его этой женщине без борьбы?
Нет, не так! Я все же за него боролась, как могла...
После телефонного разговора с его «женой» я, отчаявшись, решила поехать к нему сама и выяснить наконец наши отношения. Ведь незадолго до этого Петя позвонил мне, предлагал снова сойтись, обещал приехать, поговорить о будущем...
— Мы будем вместе, вот увидишь... Я обещаю...
Но так и не приехал...
Когда Петя, открыв дверь, увидел меня на пороге с семимесячной Олей на руках, очень испугался. Он явно не ожидал, что я способна на такой поступок. Они с Андреем стояли в прихожей в пальто, видимо, только что вернулись из детского садика. Я развернула одеяло и показала Андрюше спящую Олю: «Посмотри. Это твоя сестричка».
Мы посидели с Петром Ивановичем, поговорили.
— Что происходит? Оказывается, у тебя живет другая женщина и называет себя твоей женой. Говоришь одно, а делаешь совсем другое!
Разговора у нас не получилось. Петя молчал, опустив голову. Только, помню, все время твердил одно: он опасается, что я буду свою дочь любить больше, чем Андрюшу. Он не может на это пойти...
Я вдруг заметила, что на стенах больше не висят портреты его бывшей жены.
Кто-то их снял.
— Я ухожу. Но если ты станешь принимать какие-то меры в театре, пеняй на себя. Я все равно буду работать в «Современнике».
Села с Олей в машину и уехала. Теперь уже навсегда. Это был последний раз, когда Щербаков видел свою дочь...
Наступил Новый год. Вся труппа справляла его в театре. В этот вечер я почему-то не осталась. Мне потом рассказывали коллеги, что Щербаков бегал по всему театру и искал меня. У всех билетеров спрашивал: «Где Галина Андреевна? Галину Андреевну не видели?» В результате там, прямо в театре, и остался ночевать. 
На следующий день я узнала, что он расписался с этой женщиной.
Долго, очень долго не могла в это поверить. Нервничала, переживала, думала: «Боже мой! Да она же старше его!» По сравнению с ней я была неопытной девчонкой. Обычно мужчины уходят к молоденьким, а тут — от молодой к старой. Как такое может быть? Не знаю...
Вполне возможно, они нашли друг друга. Слабый мужчина всегда тянется к сильной женщине. А в том, что она сильнее меня, я не сомневалась: пошла ведь с ним в загс, а я все деликатничала...
Однажды возвращаюсь домой после работы. Иду по бульвару, вдруг какая-то цыганка меня догоняет. Идет сзади и бубнит в спину:
— У тебя больные ноги...
Муж и двое детей. Он тебя любит, но вы не живете вместе. Его увела другая... Я знаю, что ты мучаешься. Я тебе раскрою тайну. Давай погадаю?
— Да нет у меня денег...
— Есть!
— Я точно знаю, что нет!
Мы договорились встретиться на следующий день. Сажусь в метро, открываю очешник, а у меня там — семьдесят рублей казенных денег. Я про них и забыла совсем! Меня даже в жар бросило. Как она узнала? Я испугалась, поэтому не стала искушать судьбу и никуда не пошла...
Я не могла простить предательства Петра, наверное, потому что очень сильно его любила.
Обида была настолько глубокой, что я боялась умереть. А мне надо было жить, растить дочь. Но, слава богу, пережить этот тяжелый момент мне помогали семья, друзья. Они отвлекали меня от горьких мыслей, как могли, успокаивали. Олю в театре баловали, она росла настоящей дочкой полка! В итоге я справилась с болью и запретила себе страдать, чтобы элементарно выжить.
Словом, на этом я поставила точку. Себя терзать — это ладно, но портить нервы маленькому ребенку не имею права.
Как только Оле исполнилось семь месяцев, я подала в суд на алименты. Щербаков не возражал и аккуратно выплачивал 25 процентов из своих гонораров.
Но мы продолжали работать в одном театре и вынуждены были пересекаться. Каждый раз это было очень болезненно и для меня, и для него. Встретимся случайно в коридоре, кивнем друг другу, он глаза трусливо опустит и скорей-скорей мимо. Щербаков никогда не спрашивал о дочке и даже не интересовался, как она растет. Видимо, считал: раз платит алименты, значит, совесть у него чиста. И по-другому помогать не надо. Только иногда звонили его сестры, спрашивали об Оле, да еще двоюродные Олины братья позванивали.
Я целиком и полностью погрузилась в воспитание Оли. Забот было очень много: детсад, школа, уроки... Каждый отпуск возила дочь к морю, в Ригу, в Молдавию.
Артисты театра со всех концов света привозили Ольге подарки, она была обласкана их вниманием, одета по последней моде.
Между прочим, киндер-сюрпризы первой в Союзе попробовала.
Я часто приводила ее на спектакли в «Современник». Все в театре при виде Ольги ахали: «До чего похожа на отца!» Думаю, ему передавали новости об Оле. Тогда мне казалось — он такой черствый, что ему безразлична судьба дочери. Только годы спустя я узнала, что он страдал, хотел прийти к нам с Ольгой, но что-то мешало...
Как-то на гастролях театра (Оле исполнилось 7 лет) Щербаков подошел ко мне сам, и мы договорились встретиться и поговорить. В этот вечер мы полтора часа выясняли отношения в моем номере. Разговор был очень трудный.
— Что ты рассказываешь Оленьке обо мне?
— Что у тебя другая женщина...
Что ты нас разлюбил...
— Как ты могла сказать такое? Я Оленьку люблю!
— Я чувствую, как ты ее любишь. Пожалуйста, встречайся, я не против, но только не в твоем доме. Не хочу, чтобы Оля общалась с твоей женой.
— Сейчас я уезжаю в Прагу на гастроли. Как только вернусь, приеду к вам...
Казалось, он настроен решительно. Но я уже знала, что это пустые разговоры. Он вернется из Праги — и все будет по-прежнему. Так и случилось. Проходит неделя, — звоню ему, а у него уже совсем другое настроение.
Помню, как на прощание я ему сказала: «Звони сам, но только когда действительно решишь приехать». 
Хорошо, что я Оле не рассказала о нашем разговоре. Она ждала бы отца, переживала...
Думаю, Петя в глубине души хотел, чтобы я ушла из театра, ведь я была для него как бельмо на глазу. Он нервничал в моем присутствии, я напоминала ему о брошенной дочери.
Но жизнь так распорядилась, что из театра он ушел сам...
Петра Ивановича пригласил во МХАТ Ефремов. Щербаков не мог отказать Олегу Николаевичу, тем более что там играл и его друг Евгений Евстигнеев. Да и потом... не придется со мной все время встречаться.
А я, признаться, надеялась на встречу. Даже когда он ушел из театра!
Несмотря ни на что, запретить себе любить его я так и не смогла...
Выходя из дома, всегда старалась принарядиться: а вдруг мы случайно где-нибудь встретимся? Хотела ему показать, что у меня все в порядке, что я уверена в себе и хорошо выгляжу.
В «Современнике» мне выделили садовый участок. Ну что мне с ним делать? Мне бы от него отказаться, но я взяла участок и стала строить домик. И опять же словно доказывала Щербакову — я все могу! Знала, что ему обязательно кто-нибудь передаст, что я сама дом построила. И представляла, как он удивится и, может быть, поймет, кого потерял...
Постепенно до меня стали доходить скупые сведения о жене Петра.
Мы с ней никогда в жизни не пересекались.
Когда я дежурила в театре, она туда не приходила. А Петр Иванович на театральные праздники ее не водил.
Я слышала, что у него дома начались частые застолья с друзьями. А я за него переживала, ведь знала, что ему совершенно нельзя было пить. Однажды Петру Ивановичу даже вызывали в театр врачей, отменили спектакль...
У него уже тогда сердце пошаливало. Еще когда мы жили вместе, он часто почему-то повторял: «Галька, я скоро умру». Но прожил после этого 15 лет...
Оля от отца унаследовала буквально все: и внешность, и кулинарный талант, и хороший слог. Ольга по профессии театровед, пишет статьи и книги о театре. Она, как и ее отец, прекрасно готовит и точно так же себя хвалит, приговаривая: «Какой я вкусный борщ сегодня приготовила!»
Как это передается? Не понимаю!
У меня все время душа болела не только за Петра Ивановича, но и за Андрея. В театре мне рассказывали новости о мальчике, я издали следила за его судьбой. Андрею было всего шесть, когда его отец снова женился. Только ко мне привык, мамой стал называть, а тут отец новую жену приводит. Я очень скучала по нему, ведь тоже успела привязаться к мальчику.
Мне рассказывали, что Андрей, когда ему исполнилось 19, сбежал в Америку. Поехал в аэропорт провожать друзей, сел в самолет без вещей и улетел. Живет до сих пор в Нью-Йорке, говорят, выступает на Бродвее. Я слышала краем уха, что он бывает в Москве, общается только со своей старшей сестрой по матери.
В этом нет его вины. Мне кажется, Петр Иванович обездолил своим невниманием и сына, и дочку. Это моя боль! Но продолжаю надеяться, что Андрей все-таки вспомнит: у него есть еще одна родная сестра и племянница...
Петр Иванович мог бы жить и жить, а ушел из жизни слишком рано — в 61 год. А если бы мы были вместе, все, может быть, сложилось бы по-другому...
Наверное, я однолюб. У меня не было мужа, единственным мужчиной всей моей жизни был мой Петя. Он один сумел найти ко мне подход. Я вообще ни на кого больше не могла смотреть. Никого к себе не подпускала, хотя многие предлагали выйти замуж...
Я и сейчас его люблю. Думаю, что и Петя меня любил. Главное, он мне подарил самое дорогое, что у меня есть в жизни, — дочку...
Отца она видела на сцене всего один раз.
Как-то я позвонила знакомому администратору МХАТа и попросила контрамарки на спектакль «Вишневый сад», где одну из главных ролей играл Петр Иванович.
—Это дочка Щербакова, ты уж посади ее хорошо... — попросила я.
В театр Оля пошла с моей сестрой. Администратор постаралась — посадила их в первый ряд. После спектакля все артисты (видимо, слух по театру мгновенно разлетелся), кланяясь, во все глаза смотрели на Ольгу. А Петр Иванович, как мне потом рассказывали, тайком разглядывал дочку из-за кулис. Оля долго после спектакля стояла у служебного входа — все никак не могла решиться зайти за кулисы. Но смелости сказать ему: «Здравствуйте, я ваша дочь...»
у нее так и не хватило. А жаль...
Наверное, после этого случая Щербаков снова захотел повидаться с дочерью. Даже звонил в «Современник» нашему секретарю Раисе Викторовне, справлялся об Оле, говорил, что хотел бы все исправить.
— Как мне встретиться с Оленькой? Как найти к ней подход? Я очень переживаю... Боюсь, что не успею...
Так и случилось — не успел...
Этот разговор Раиса Викторовна передала мне после Петиной смерти. Так и не встретились два самых дорогих для меня человека.
Последний раз я видела Петю на похоронах его ближайшего друга Евгения Евстигнеева.
Он плохо себя чувствовал, все время пил валидол. Видимо, сердце уже нестерпимо болело. Мы стояли друг напротив друга. Он смотрел на меня в упор, не отводя взгляда. Может, мне это показалось, но я чувствовала: он словно прощается. Ира Цывина, вдова Евстигнеева, потом рассказывала, что Щербаков, обняв ее, вздохнул: «Женя мне все время снится, зовет с собой...» На этот раз он не ошибся. Петя пережил своего друга Евстигнеева на 8 дней...
В тот день мне позвонила секретарь театра и сказала: «Галька, Петр Иванович умер!»
Оля сама захотела поехать на похороны отца, проводить его в последний путь, так и не встретившись с ним ни разу. У гроба стояла его вдова. Андрей на похороны отца прилететь из Америки, видимо, не смог. Олег Николаевич Ефремов попросил всех отойти от гроба, чтобы мы смогли попрощаться.
И Оля поцеловала отца в гробу. В первый и последний раз...
Оля так рыдала, что мне пришлось ее увезти на такси. На годовщину Петиной смерти позвонила Людмила Иванова и сказала: «Оля, приходи!» По злой иронии судьбы Ивановой, которая в «Служебном романе» собирала деньги на похороны Бубликова, в жизни пришлось по-настоящему хоронить своего коллегу. На годовщину собрался весь театр. Людмила Ивановна сама вывела Олю на сцену и представила коллегам: «Это дочь Петра Ивановича Щербакова».
Петя все время снился мне после своего ухода, видимо, там, на небесах, беспокоился о дочери. Сердце у него за дочку болело, я это чувствовала.
А в моем сердце обиды больше нет. Я всегда говорю и Оле, и Маше: «Вы должны гордиться своим отцом и дедушкой. Он был большим артистом! Таких сейчас нет!»
Судьба соединила нас с Петей на два с половиной года, а потом сама же и развела. Но мы тем не менее остались родными людьми, просто так сложилось...
На всю жизнь я запомнила его первый подарок — роскошный оренбургский платок. Помню, как он решил мне устроить сюрприз. Поставил перед зеркалом, велел зажмурить глаза и накинул на плечи белое пушистое облако.
— Гляди, какой красивый, невесомый! Через кольцо можно продеть!
Он с восхищением провел ладонью по моим плечам.
Но я не знала тогда об одной народной примете: дарить платки — к слезам. Не отдала ему за платок копеечку, вот примета и сбылась.
С тех пор очень не люблю оренбургские платки, а еще терпеть не могу гладиолусы. Эти цветы напоминают мне тот роковой день выписки из роддома. Я их даже в саду на даче не сажаю...
Свежие комментарии