На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

ШоубиZZZ - всё о звёздах

71 994 подписчика

Свежие комментарии

Юлия Меньшова: «Все мои обиды на родителей улетучились, я больше не имею к ним никаких претензий»

«Я в точности повторила семейный сценарий — мои мама с папой тоже именно четыре года жили врозь.

Разница только в том, что мне в момент их расставания было три года, а нашим с Игорем детям, когда мы разъехались, — шесть лет сыну и около года дочке…» — вспоминает Юлия Меньшова.  


Юлия Меньшова


— Юля, интервьюируя своих гостей в программе Первого канала «Наедине со всеми», вы производите впечатление человека добросердечного, сочувствующего, очень впечатлительного… Однако многие коллеги называют вас «железной леди».

Какая же вы на самом деле? 

— Думаю, в конечном итоге справедливы обе точки зрения. Точно могу сказать одно: в жизни я абсолютно такая, какая на экране.

Я там ничего не играю. Да и как играть-то, если абсолютно все(!) мое внимание поглощено тем, чтобы раскрыть своего собеседника?! А по поводу «железной леди» — отчасти это правда. Да, некоторая твердость во мне есть, прежде всего потому, что у меня есть своя точка зрения, и если в чем-то убеждена — меня надо переубеждать аргументированно, просто так не поведусь.

Но все-таки я не несгибаемая. Вот про маму мою, пожалуй, можно сказать «железная леди». Она на самом деле человек очень жестких убеждений.

Но в маме есть и другая особенность, кардинально отличная от меня, — она крайне закрытый человек, интроверт; очень осторожно относится к людям и в свой внутренний мир почти не впускает. А я, наоборот, абсолютно экстравертна, не боюсь людей, запросто вступаю в общение и легко налаживаю контакты. 

Юлия Меньшова в студии программы «Наедине со всеми»


— Любопытно, а как мама вас воспитывала? 

— Мамино воспитание было сфор­мировано, с одной стороны, послевоенным советским детством, а с другой — как недавно мы выяснили, христианскими догмами. 

Оказывается, семь поколений Алентовых до моего прадеда, ставшего земским врачом, были священниками. Соответственно, из поколения в поколение передавались определенные правила жизни. Вот в такой традиции — торжества чувства долга, ограничения и строгости (иногда с легкими переборами) — мама воспитывала и меня… Сама она человек до крайности деликатный и скромный. Вот показательный пример. Фильм «Москва слезам не верит», как известно, имел грандиозный успех. После присуждения в 1981 году премии «Оскар» картину еще пару лет приглашали в разные страны на фестивали и конкурсы. Разумеется, вместе с создателями. Папе не повезло, он тогда был невыездной… 


— Почему?! 

— Стандартно — на него настучали. «Неправильный» анекдот рассказал в турпоездке. Но, кстати, я не помню папиных серьезных страданий по этому поводу, хотя наверняка ему было неприятно. В общем, как бы то ни было, всюду ездила мама. Суточные, разумеется, были смешные, но все равно она что-то привозила, естественно, и мне тоже: джинсы, кофточку какую-нибудь красивую, платьице. Но! Категорически запрещала мне надевать эти вещи в школу, даже если там проходила какая-нибудь дискотека.

Только в театр, в гости — то есть внутри семейного круга общения. Почему? А потому, что «очень мало людей могут ездить за границу и у них нет возможности покупать такие вещи, а значит, ходить в них нескромно; нельзя обижать людей ощущением неполноценности…»

И все мои попытки убедить маму в том, что большинство моих одноклассниц часто одеваются много лучше, чем я, поскольку их родители каким-то образом достают дефицитные товары, успехом не увенчивались: она просто не верила. Мама и папа в этом смысле были даже не столько консервативны, сколько прекрасно наивны.

То есть вообще не подвержены никакой коррозии, разъедающей душу, как случалось у многих, кто жил в СССР по законам внутреннего двойного стандарта. Они относились к советскому строю искренно и очень лояльно и меня воспитывали в большом к нему уважении. 

Другой пример. Когда я уже училась в старших классах, мама не покупала мне капроновые колготки. Причина? Я их рвала. То есть раза три надела, но возвращалась с дырками — школьные фанерные стулья были в трещинах и заусенцах, а я еще не привыкла быть осторожной. И мама приняла безапелляционное решение: «Каждый день новые колготки — слишком дорого. Значит, пока не доросла».

А поскольку хлопчатобумажных колготок на мой размер уже не производилось, мне покупали… простые чулки. Знаете, такие серо-коричневые, в резинку, как у бабушек? И в 10-м классе я пристегивала их к поясу с резинками. А сверху надевала панталоны. Ну, в общем, нечеловеческая стыдоба, особенно когда надо было переодеваться на физкультуре. 


— Возможно, в то время многие были так одеты? 

— Никто чулок не носил. Честно. Одна я. И моменты переодеваний в раздевалке становились, я бы сказала, некоторым аттракционом. 

— А поговорить с мамой, объяснить ей пробовали? 

— Попыталась пару раз — безуспешно. «Нет, пока ты не умеешь ценить вещи, значит, будет так, как есть». Приходилось адаптироваться. Не скажу, что я безумно страдала по этому поводу, но понимание того, что нахожусь в какой-то идиотской ситуации, имело место. 

— Выбор вашей профессии с вами обсуждался или родители решили за вас? 

— Наоборот, было даже определенное дистанцирование, мол, если захочешь поступать в театральный вуз, готовься сама. В девятом классе папа сказал: «Если у тебя есть какая-то мысль о театральном институте, сходи, попробуй показаться под чужой фамилией (до творческого конкурса документы тогда подавать не требовалось), проверь себя, прочувствуй атмосферу». Однозначной идеи об актерском поприще у меня не было, но тем не менее я это сделала, и, надо сказать, довольно успешно. Причем прошла туры в разных театральных училищах и везде производила достойное впечатление, что как-то потешило мое самолюбие. 


Но все-таки в большей степени тогда меня интересовала литература. Я отлично писала школьные сочинения, а дома, в стол, — рассказы и эссе, дневники вела и, соответственно, планировала поступать в литературный. Однако папа отнесся к этой идее скептически, сказал: «Каким писателем ты можешь быть в 17 лет, чем сможешь поделиться с людьми?

Туда поступить никогда не поздно, но и вообще не факт, что это нужно. Захочется писать — пиши, никто тебе не мешает». Я поняла, что он прав.

Окончив школу, решила поступать на журналистику. Но оказалось, что там нужно было иметь три опубликованные работы.

К своему несчастью, я узнала об этом где-то в мае, и успеть до экзаменов с публикацией хоть где-нибудь было уже невозможно. 
Обнаружив, что с журфаком я в пролете, решила, что называется на дурочку, попробовать поступить на актерский факультет, чтобы не терять год. Рассуждала так: «Если поступлю, год перекантуюсь в театральном, сделаю публикации и на следующий снова пойду на журфак».

Причем показываться во все вузы, как это принято, не захотела, достаточно самонадеянно подумав: «Эх, полюбить — так королеву, проиграть — так миллион, — пойду только в Школу-студию МХАТ!» Так и сделала, хотя это было огромной наглостью. Так же, как и в девятом классе, несколько туров до конкурса прошла под фамилией Большова, чтоб уж наверняка никаких ассоциаций ни с кем не возникало, и… как ни странно, поступила. (С улыбкой.) А о журналистике вспомнила только спустя восемь лет, когда ушла из МХТ им. Чехова на телевидение. Причем пришла работать на должность именно пишущего редактора, и в кадр, кстати, идти совсем не хотела. 


— Родители помогали в учебе, в трудоустройстве? 

— Видите ли, хотя впрямую мне никто не говорил, но я точно знаю: многие были уверены в том, что я везде ­оказывалась по блату. Это ощущение меня всегда преследовало. На телевидении поначалу за моей спиной однозначно шушукались: ну все понятно, неудавшаяся артистка, в театре у нее ничего не получилось, вот теперь ее сюда пристроили. И в институте считали блатной. Чувствуя это, я очень мучилась. И понимала, что мне надо работать в десять раз больше остальных, чтобы всем доказать, что я на своем месте по праву. К слову, в период моих вступительных экзаменов моих родителей в Москве вообще не было, а когда я сообщила им про результат, отнеслись они к нему очень спокойно, по-бытовому, я бы даже сказала, бесстрастно. «Поступила? Ну и хорошо, молодец». И никаких восторгов. То же самое было и когда я окончила институт с красным дипломом. 

— А что, у вас в семье не принято реагировать на какие-то ключевые события в жизни друг друга, что-то устраивать по этому поводу? 
— Нет, во всяком случае по отношению ко мне. И я до сих пор не считаю такую родительскую реакцию правильной, думаю, это одна из их ошибок. Более того, во время учебы они еще мучили меня бесконечной критикой, доходя до крайностей: мол, я должна забрать документы, потому что хуже всех.

Однажды, в конце третьего курса, дожали, и я таки пошла забирать. Удержали меня тогда наши мастера курса: Александр Александрович Калягин и Алла Борисовна Покровская, которые сказали: «Юль, на самом деле вывод надо сделать такой: отца и маму на экзамены приглашать нельзя. У них неадекватная реакция.

А мы ставим тебе пять. Прекрасно учишься — ты не то что не хуже всех, а, наоборот, одна из лучших…» Вот такая была у моих ­родителей ­гипертрофированная требовательность и придирчивость к мельчайшим деталям. И должна сказать, что произрастать в этих обстоятельствах иногда было нелегко, я сильно обижалась на них за несправедливость. В юности ведь все воспринимается особенно остро. 

Но с годами, анализируя наши конфликты и сама став мамой, я пришла к выводу, что любое родительство — в общем-то, невероятный творческий эксперимент, в котором для всех участников все впервые, где невозможно ничего предугадать и избежать ошибок. И стала совершенно иначе оценивать маму и папу. Без эмоциональной надсадности, без претензий за то, что мне чего-то недодали или в чем-то передо мной виноваты. То есть чем старше я становилась, тем больше понимала мотивы многих их поступков.

В том числе и продиктованных страхом за меня. Сами они когда-то буквально прорывались в Москву, жили бедно, иногда на грани нищеты, и моя относительно беззаботная жизнь, вероятно, казалась им слишком контрастной тем обстоятельствам, в которых выросли они сами.

Что диктовало опасения, не вырасту ли я пустым человеком. В результате, стоит признать: даже если их методы не всегда были идеальны, но именно они сформировали меня такой, какая я есть: стойкой, уверенной в себе, способной держать удар. Что, в общем-то, мне в жизни пригодилось, и много раз. Короче, все мои обиды на родителей улетучились навсегда, давно уже не имею к ним никаких претензий. Ни на секунду. К сегодняшнему дню я принимаю их любыми, обожаю и каждый день благодарю Бога за то, что они живы, здоровы и до сих пор рядом со мной. (С улыбкой.)

Ну, и… наблюдаю, как теперь мои дети, наверное, собирают свой рюкзачок обид, которые через какое-то время мне предъявят. Потому что это неизбежная фаза отношений родителей и детей. 

 

Юлия Меньшова с родителями Владимиром Меньшовым и Верой Алентовой
— Даже если родительские методы воспитания не всегда были идеальны, но именно они сформировали меня такой, какая я есть: стойкой, уверенной в себе, способной держать удар. С родителями Владимиром Меньшовым и Верой Алентовой (середина 1980-х).


— Юля, а между вашими родителями случались конфликты? 

— Ругались ли мама с папой? Бесконечно. Что и по сию пору делают, с большим удовольствием. Насмерть ругаются, так, что дух захватывает. Иногда, в разгар ссоры, один из них может сказать: «Так вот, оказывается, какой ты человек!» Что каждый раз провозглашается как открытие. Со стороны выглядит очень забавно, учитывая, что год назад они отпраздновали золотую свадьбу, то есть 50 лет совместной жизни. 

Юлия Меньшова, Владимир Меньшов, Вера Алентова
— Иногда, в разгар ссоры, один из них может сказать: «Так вот, оказывается, какой ты человек!» Но год назад родители отпраздновали золотую свадьбу (2004). 


— А кто инициатор инцидентов? 

  — В основном это происходит из-за невероятно вспыльчивого характера папы. Он только кажется таким лапочкой, мягким и пушистым. Что не всегда соответствует действительности. У папы темперамент сумасшедший, он бывает иногда очень гневлив, причем именно дома. На работе как-то это в себе гасит. Вряд ли кто-нибудь из артистов скажет, что Меньшов на него хотя бы прикрикнул. Я имела счастье быть на съемках фильма «Любовь и голуби» и видела, какая там царила атмосфера: шутки, смех, бесконечная любовь и всеобщее взаимное обожание.   


— А дома, значит, не так? 

— Во-первых, папа невероятный педант. А потому… Тарелка должна быть вымыта сразу же после того, как ты доела, чашка — немедленно после последнего глотка. Едва поставила пустую на стол, ей тут же положено с него исчезнуть — в раковине или в посудомоечной машине. А если вдруг, не дай Бог, выпив кофе, ты немножечко расслабилась и, отставив чашку, куда-то направилась, в спину незамедлительно раздастся оклик: «Юля, почему ты считаешь, что за тобой кто-то будет убирать?!» — «Пап, ничего я не считаю, подожди секунду, вернусь и вымою». Нет, не проходит. Это так, к примеру, в быту. А вообще-то поводов миллион. При этом отходчив он точно так же, как и вспыльчив. Примечательно, что все происходит в секунду. Вот только что был дикий скандал, крик стоял невероятный! Тебя сровняли с землей, закатали в асфальт, ты обижена, потому что все это беспричинно и страшно несправедливо, тебя ведь даже не дослушали, и ты копишь аргументированный возмущенный ответ, который не успевает произнестись, потому что папа уже все забыл и обращается к тебе, чтобы рассказать, допустим, какую-то смешную историю. Как?! Подожди, мы же сейчас насмерть с тобой ссорились… 



— И как мама на все это реагирует? 

— Мама очень терпеливая, но она со стержнем. Не сдается. В общем, каким-то образом на протяжении полувека они все-таки балансируют. Не понимаю как. Загадка. 

— Такой вариант итальянской семьи? 

— Нет, там-то две бушующие стороны, оба супруга одинаково эмоциональны. А здесь женская сторона — ледяная. Реакция благородно-аристократическая. В ответ на папин шум, гам, крик мамина манера подчеркнуто сдержанна и невозмутима: «Не надо так кричать, Володя. Я хорошо слышу. Пожалуйста, смени тон». Понимая, что это заводит его еще больше и он распаляется еще сильнее, я, сидя рядом, тихонько пинаю маму ногой и шепчу: «Не надо сейчас вообще говорить, просто помолчи». Потому что уверена: если даже очень хочется защитить свое достоинство, то не в такой момент. Разумнее переждать и делать это после того, как минует тайфун. Мне это абсолютно очевидно, хотя я как минимум на шесть лет меньше мамы знаю своего отца. Но я — не мама. 


— А вы делились с мамой своими девичьими переживаниями? 

— Только в раннем детстве. Впоследствии мы стали отдаляться. Не знаю даже почему, но я перестала испытывать потребность обсуждать с мамой что-либо личное, зато стала активно вести дневники, занимаясь глубочайшим самоанализом, самокопанием. И очень была собой недовольна. По части того, что происходило в моем внутреннем мире, подростковый период у меня был достаточно трудным. Хотя, наверное, это свойственно всем подросткам. 

Вот многие люди сочувствуют родителям, имеющим детей подросткового возраста. Но, на мой взгляд, самый несчастный в этот период — именно подросток. В его душе — настоящий ад, дикие метания. Он находится в тотальном несоответствии с миром, недоволен всем, всеми и собой в первую очередь. И выглядит-то он не так, как ожидал, и взгляды, брошенные на него, — уничижающие, и слова, сказанные в его адрес, — оскорбительные, и в отношении окружающих — пренебрежение. Уже не ребенок, но еще не взрослый.
Самооценка колеблется от высшего пика: я — гений, который скажет новое слово человечеству, до самого дна: я ничтожен и не способен ни на что. Бесконечные качели. Но только так и формируется внутренний старт. Человек впервые испытывает потребность самоутверждаться. Преувеличенно важным становится любое самостоятельное решение. Вплоть до смешного: надену шапку или нет? И неизбежно возникает конфликт с родителями, тем более что часто мы не поспеваем за этим внутренним ростом своих детей, воспринимая только внешние перемены. 


Вот моему сыну сейчас почти 17 лет, и, может, потому, что я прекрасно помню себя в его возрасте, мне кажется, что очень достойно прошла с Андреем его подростковый период. Хотя он еще и не закончился. Отчего-то мне понятно, что иногда на резкость в мой адрес не воспитывать надо мальчишку, а просто взять за руку и спросить: «У тебя что-то случилось?»

Может, даже не в ту же секунду, а чуть позже. Разумеется, я далеко не ангел, вспыльчивости не занимать, и, если уж происходит совсем перебор, запросто могу прикрикнуть: «Не смей со мной так разговаривать!» 

Но я все равно понимаю, что причина любого внешнего грубого срыва во внутренней слабости: значит, что-то совсем разладилось и надо непременно найти возможность поговорить по душам, расспросить, разобраться. И мы разговариваем, и обязательно находится какая-то причина — болевая точка, порой такая, которую сын сам и не осознавал. 

Года три назад была история. Ребята во дворе школы ловили всех выходящих, брали за ноги, за руки и бросали в сугроб. Андрюха тоже попался. Домой пришел в таком состоянии, что я поняла: человек на грани. Чуть ли не  жить не хочет. Он такого не говорил, конечно, но я почувствовала. И как-то поняла, что не стоит его осаживать, несмотря на то что, войдя в дом, он мне сильно нагрубил. Наоборот, насторожилась и стала пытаться пошагово раскручивать ситуацию.
Так и узнала об этой истории и поняла, что для сына она выглядела так, будто он настолько ничтожен в глазах своих сверстников, что, несмотря на сопротивление, его можно столь сильно не уважать, что просто взять и бросить, как ненужную вещь. Он настолько остро ­среагировал, что был не в состоянии увидеть ситуацию иначе, в том смысле, что ни у кого не было дурного умысла, желания оскорбить. Просто веселая шутка, обычные проделки, пусть и несколько дурацкие.
Когда мы поговорили, он смог увидеть и этот вариант, сместил акцент лично с себя. Успокоился. 


Мои родители такие вещи, конечно, не очень понимали. У них разговор был короткий: нельзя хамить, и все. Впрочем, я особо этого и не делала, агрессию точно не проявляла: все-таки я девочка. Хотя мама говорит, что была очень обидчивой. Но моя обида выражалась в том, что я замолкала и уходила плакать в свою комнату.

Короче говоря, в какой-то момент тесная связь с мамой прервалась, а когда я стала учиться в институте, вот тут у нас с родителями фактически началась война. То есть весь тот самый невыплеснувшийся подростковый импульс, который у других проходил с 13 до 15 лет, у меня случился с 17 до 20. Я ощутила самостоятельность, считала, что, став студенткой, уже имею право распоряжаться своим временем и принимать решения по собственному усмотрению. А родители по-прежнему пытались прессинговать, заставляли быть подчиненной правилам семьи, встраивали в удобную для них, привычную систему.

В общем, с некоторой задержкой поняли, что я выросла и пошла своей дорогой. 


— А может, просто побаивались отпускать на вольную волю? Теперь вы сами мать двоих детей — разве вам не страшно? Повсюду же ­опасности подстерегают: плохие компании, алкоголь, наркотики… Как от этого предостеречь детей? 

— Думаю, только одним способом — оставаясь с ними друзьями, чтобы не терять доверия и взаимопонимания. Во всяком случае, я вижу свою главную заботу в этом. Поэтому у нас все ссоры недолгие, да и то скорее в виде обсуждения того или иного поступка. Кстати, самым катастрофическим вариантом ссор с детьми я считаю тот, когда родители употребляют формулу «я не хочу с тобой говорить и иметь с тобой отношений». И замыкаются эдак на два-три дня. А то и больше.

В качестве наказания. Вот тут-то и есть все шансы «потерять» своего ребенка. Он будет искать понимания и любви, но не у вас. А у кого? 
Не говоря уже о том, что нам, взрослым, надо отдавать себе отчет в том, что любой ребенок должен пройти через отрицание своих родителей. Поскольку он испытывает комплекс в отношении людей, много лет авторитарно над ним нависавших. И чтобы преодолеть эту планку, ему надо как бы подпрыгнуть, опровергнуть старших, свергнуть авторитеты. И родителям подростка надо быть настолько мудрыми, чтобы… предоставить ему такую возможность. Ему же нужно потренироваться конфликтовать, причем с теми, кто сильнее, — потом это в жизни ох как пригодится. Также есть смысл время от времени признавать свою неправоту, как бы «проигрывать», даря своему ребенку чувство победы над собой. И еще — все больше становиться с ним равными партнерами. По себе я заметила, что часто говорю сыну, например: «Слушай, ну мне же обидно, что…» То есть апеллирую не к послушанию, а к пониманию.

В том числе к пониманию моих чувств. Ну и хвалить, мне кажется, надо чаще. За любую мелочь. Подростки делают вид, что им уже неважно, хотя на самом деле крайне зависят от оценки, нуждаются в ней как никогда. 


Ох, рассуждать, конечно, легко, но сама я далека от идеала и совсем не всегда соответствую этой мудрости. Но стараюсь, хотя и не всегда получается. Допустим, я понимаю, что нельзя над детьми все время нависать, надо им доверять… жить. Мы же бесконечно транслируем им собственные страхи.

Но я тоже абсолютная психопатка, безумно всего боюсь, периодически твержу: «Позвоните, как только выйдете из школы!» — и мне очень хочется отстроить коридор, в который пустить своих детей, чтобы оградить их от всего дурного. При этом отдаю себе отчет в том, что это моя проблема и я должна себя сдерживать. Ведь получается, что я им постоянно рассказываю о мире, в котором жить очень страшно. Но как же в таком случае им в него входить? Поэтому работаю над собой и стараюсь балансировать на уровне разумного — по возможности не влезаю, не мешаю. 

— Ваши родители, надо понимать, до таких высот психологического знания и осмысления не доросли? 

— Нет. Но, если в этом они недотянули, то в другом очень сильно на меня повлияли — своими советами, соображениями. И если мама формировала какие-то нравственные основы, то папа очень интенсивно направлял мои интересы в нужное русло. «Ты это читала? Нет? Ну как же так? Почитай… В таком-то музее была? Нет? Странно…
Очень плохо знаешь классическую музыку…» И я, понимая, что не догоняю, тут же хватала ту книгу, неслась в тот музей, в консерваторию. Папа для меня в этом смысле огромный авторитет.
Он же невероятно эрудирован.
Буквально все знает, из любой области, на каждый вопрос ответит.
Приехав в свое время из Астрахани и поступив в Школу-студию МХАТ, а потом во ВГИК, он попал совершенно в другой мир, к которому стремился, но который был очень далек от реалий, в которых он прожил детство и юность. И потому отец неутомимо занимался самообразованием, самодисциплиной, самовоспитанием, считая важным качеством умение заставить себя что-то делать. Одна из любимых папиных цитат: «Человек — это привычка, привычка — это характер, характер — это судьба». И очень хорошо изучив дорогу самовоспитания, впоследствии он направлял по ней и меня. 


— А как насчет любви? С родителями обсуждали? 
— Ой, я была очень влюбчива, часто влюблялась. Но не обсуждала, нет. Я их как-то ставила перед фактом. Все школьные влюбленности были безответными. Я тихо страдала в своем дневнике. Помню, мы с моей подружкой классе в восьмом были влюблены в двух друзей-десятиклассников, ходили с ней под руку на переменах, в их сторону смотрели, вздыхали. Наверное, это даже влюбленностью трудно назвать, скорее, мы вдохновенно тренировали в себе трепетные чувства, даже и не претендуя на взаимность…

А когда в институт поступила, я влюб­лялась постоянно и почти все время собиралась замуж. О чем тут же сообщала родителям: «Мы идем в ЗАГС!» И каждый раз они очень протестовали, говорили, что этот молодой человек мне совсем не подходит. Им не подходил никто. И надо признать, спустя годы выяснялось, что не так уж они были неправы.

Но поскольку действие рождает противодействие, думаю, именно поэтому я каждый раз и намеревалась обзавестись штампом в паспорте — чтобы сразу четко определить положение дел: мол, товарищи, тут все серьезно, у нас не какие-то шуры-муры, а ответственное решение. Но несмотря на желание продемонстрировать свою самостоятельность и независимость, я всякий раз вовремя останавливалась. Хотя пару раз мы с моими возлюбленными на самом деле подавали заявление в ЗАГС, но потом я все-таки спохватывалась и давала обратный ход. 

 

Юлия Меньшова, Владимир Меньшов, Вера Алентова, дети Андрей и Тася
— Когда в институт поступила, я влюблялась постоянно и почти все время собиралась замуж. О чем тут же сообщала родителям: «Мы идем в ЗАГС!» И каждый раз они очень протестовали, говорили, что этот молодой человек мне совсем не подходит. Им не подходил никто. На 70-летии Школы-студии МХАТ  с родителями и детьми Андреем и Тасей (11 ноября 2013). 


— Почему же с Игорем Гординым замужество все-таки состоялось? 

— Ну, мы встретились сильно ­попозже, мне было уже 27 лет и период юношеских революций был далеко позади. И я уже была действительно готова к тому, чтобы стать женой, а не играть в брак. И потом… Как можно проанализировать любовь? Я вот его увидела — мы оказались в одной компании, — и у меня промелькнула мысль: «Какой симпатичный молодой человек! Именно такой парень мог бы быть моим мужем». Вот прямо сразу. Хотя мы еще и не познакомились толком. При том что он сидел такой молчаливый, скромный, вообще не пытаясь произвести впечатление. Правда, молчит-молчит, а потом вдруг пошутит так, что вся компания падает от смеха. Кстати, чувство юмора для меня имеет колоссальное значение.

Входит в набор качеств в мужчине, которые для меня абсолютно необходимы. Но между тем в ЗАГС мы не спешили. Прожили вместе больше года на съемной квартире, прежде чем заговорили о свадьбе. Я тогда уже на телевидении вовсю работала, вела программу «Я сама». 

Юлия Меньшова с мужем Игорем Гординым и детьми Андреем и Тасей
— Когда мы с Игорем встретились, мне было уже 27 лет и период юношеских революций был далеко позади. И я уже была действительно готова к тому, чтобы стать женой, а не играть в брак. С мужем Игорем Гординым и детьми Андреем и Тасей (2009). 


— То есть вы знаменитость, очень популярны, а муж — пока еще не состоявшийся актер. Такое несоответствие — и статусное, и материальное — может задевать мужское самолюбие… 

— Да, такая разница положений для семьи — испытание очень серьезное. Но по молодости лет этого ведь не понимаешь совсем. Когда мы поженились, Игорь видел, что для меня вся эта шумиха, популярность не имеют никакого значения, точно так же, как и мне было абсолютно безразлично, состоявшийся он артист или нет, много ли зарабатывает. Для нас значимо было только одно: наши чувства друг к другу. 

Но на Игоря такое положение дел со временем стало влиять очень сильно. Да и на меня, хотя, повторяю, тот факт, что у Игоря карьера не сразу складывалась идеально, не являлся чем-то катастрофическим, прежде всего потому, что я знала, как начинали мои родители, которые были никем, ребятами из провинции, приехавшими завоевывать Москву. Но, видимо, «капля камень точит». В общем, я уверена: наш союз через семь лет разрушился в том числе и по этой причине. Мы не справились с ситуацией с должной мудростью, не смогли пройти через такое испытание. И разошлись. Думали, насовсем, но оказалось, на четыре года. 

— Ваши родители ведь тоже расставались… 

— Да, в этом смысле я в точности повторила семейный сценарий — они ведь тоже именно четыре года жили врозь. Разница только в том, что мне в момент их расставания было три года, а нашим с Игорем детям, когда мы разъехались, — сыну шесть лет, а дочке около года. И причины разъезда несколько иные. Папа и мама говорят, что очень сильно надорвались на быте. Неустроенность и бедность их допекли. Помощников не было; если я болела, нужно было что-то придумывать, когда здорова — в ясли водить.
При этом папа — снова студент, теперь уже ВГИКа (Михаил Ромм взял его на курс как аспиранта, потому что других вакансий не было), стипендии нет, по ночам приходится подрабатывать в булочной — разгружать хлеб и там же, в каптерке, писать сценарные разработки, делать раскадровки.
Поэтому бытовые хлопоты и забота о ребенке в основном сваливались на маму.
А она работала в театре, причем выходила на сцену даже на восьмом месяце беременности и вернулась к работе, едва я родилась. Не работать просто не имела права, потому что жила семья все-таки в основном на ее 60-рублевую зарплату.
Вот она и играла по 30 спектаклей в месяц — нормально, молодая артистка, все утренники — ее. А поскольку молока у мамы не было, ей еще приходилось ездить со мною в кульке на трамвае из общежития на молочную кухню. Вот на этих бытовых проблемах, как говорят родители, и рухнули их отношения. Показалось, что друг без друга станет легче. 


— Но официально они развод не оформляли? 

— Нет, это как-то было связано с жиль­ем, со сложным переоформлением документов: папа, если бы развелся, лишился бы московской прописки, которую мама от театра только что получила. И мама, хотя была настроена более радикально, пошла папе навстречу, сказала: «Пожалуйста, пока у кого-то из нас не возникнет острой необходимости, разводиться не будем…» 
Кстати, в нашем с Игорем расставании бытовая причина отчасти тоже имела место.

Андрюшка в течение года после рождения не спал вообще, и это оказалось для нас нежданной проверкой на прочность. Мягко говоря, мы подустали. Оба ведь работали, я — очень много. Правда, была няня, которая приходила днем, но, возвращаясь вечерами домой, мы точно знали, что ночью спать не придется. Это сильно нас надорвало. Еще добавлялось чисто молодежное ощущение: когда тебе тяжело, кажется, что твой близкий человек мог бы и помочь, а он этого не делал. А поскольку другой думал точно так же, начинались взаимные претензии.

Причем каждый думает, что ему-то точно тяжелее, чем другому. Очевидно, все молодые проходят через свои круги ада, хотя решение проблемы очень простое: не предъявлять никому никаких счетов. В общем, из-за дикой усталости у нас начали происходить первые разлады. Потом все вроде нормализовалось, но, вот знаете, осадок раздражительности остался, как бы не заросла трещина. И на этой почве усилился уже существующий стрессовый фактор — та самая разница положений. 


— Не вставляли мужу шпильки на эту тему — дескать, ты мужчина, глава семьи, значит, сам должен что-то делать, чтобы как-то пробиться, хватит уже мне все тянуть на себе? Или вам хватало мудрости не делать этого? 

 

— Может, именно так я и не говорила, но, конечно, думала, что ему нужно принимать какие-то решения, идти работать еще куда-то, пробовать что-то новое. Тем более что я сама испытала чрезвычайную зависимость актерской профессии и мне казалось, что надо брать жизнь в свои руки, стучаться во все двери, искать себя более широко. А ведь близкий человек, даже если не произносишь что-то вслух, все равно все чувствует. Но дело, мне кажется, было даже не в этом.

Я могла бы быть самой идеальной, безупречной и подкованной в психологических аспектах женой (какой я, безусловно, не была), но уверена: нельзя утешить человека, у которого внутри уже сформировался комплекс. Шли годы, а ситуация кардинально не менялась — я оставалась востребованной, зарабатывала деньги, купила квартиру, и сколько бы ни повторяла: «Ничего страшного, не переживай, в конце концов, наступят и у тебя другие времена…», мужское самолюбие Игоря с трудом смирялось с такой ситуацией. Тут очень много зависит от внутренней самооценки. 

 


— Вы по примеру родителей тоже решили просто какое-то время пожить порознь или были настроены на радикальный развод? 

— Планировали развестись официально. А дальше… Никому неохота было заниматься всей этой волокитой с документами, да и некогда было. Отложили на потом. Мы просто разъехались, не сомневаясь, что это насовсем. 

— Каким же образом семья восстановилась? 
— Прежде всего дети помогли. Не будь их, скорее всего, мы разошлись бы бесповоротно, поскольку старались бы не пересекаться. А они связывали нас необходимостью видеться. При этом мы получили возможность отдохнуть друг от друга и посмотреть на нашу ситуацию незамыленным взглядом, подумать обо всем спокойно, размотать клубок взаимных обид. Знаете, как ни странно прозвучит, но я очень благодарна нашему разводу и считаю это время — наедине с собой и при этом обладая полной свободой действий — своим окончательным взрослением и важнейшим в жизни нашей с Игорем семьи. 


Очевидно, у нас обоих произошла какая-то переоценка ценностей, осознание неслучайности выбора друг друга.

Слушайте, за четыре года каждый из нас мог миллион раз устроить свою жизнь. Но почему-то мы не сделали этого. Думаю, удерживало только одно: понимание того, что какая-то главная нить между нами не порвалась. И когда это стало очевидно, все негативное отошло на второй план и вдруг опять проступила основная суть наших отношений — любовь.

В очередной раз поехав отдыхать всей семьей, мы с Игорем практически вернулись вместе. Несколько месяцев, правда, осторожничали, жили как бы в романе — кто его знает, а вдруг показалось и ничего серьезного не получится? Нет, не показалось. Когда убедились окончательно, приняли решение опять съехаться в одну квартиру. 

— Уход отца — всегда травма для детей. Когда вы полагали, что расходитесь навсегда, как-то проговаривали с мужем эту тему или пустили на самотек? 

— Перед тем как осуществить наш разъезд, я несколько раз консультировалась с психологом. Приводила его домой, проводила несколько тестов с шестилетним сыном, советовалась, как правильно преподносить информацию, чтобы она была воспринята наименее болезненно, и только после того, как получила по этому вопросу исчерпывающие рекомендации, поговорила с Андреем. Попыталась преподнести сложившуюся ситуацию даже как некое приключение — мол, теперь к папе можно будет ходить в гости, весело проводить с ним время.
Лишь после этого Игорь переехал. И я настояла на том, что мы должны выработать обязательный, достаточно частый график его встреч с детьми. Более того, по совету психолога я приняла не слишком простое тогда для себя решение: непременно раз в год ездить отдыхать всем вместе, что мы с Игорем исправно соблюдали. Во время этих совместных поездок жили в одном отеле, но в двух номерах: Игорь — с Андреем, я — с Тасей. 


Должна сказать, что в ситуации развода Игорь вел себя безупречно: уделял детям очень много внимания. Да мы оба вели себя идеально, поставив интересы детей во главу угла. И я себя утешала этим, думая современными формулами: дети не могут вырасти счастливыми, если их родители несчастливы друг с другом, и развод, собственно, не так страшен. Теперь, сама пройдя этот путь, могу сказать, что жизнь не так линейна, как иногда хотелось бы. 
Когда мы с Игорем разъехались, Тасе было всего девять месяцев. То есть она вообще не помнила, как мы жили вместе. И вот однажды папа, как обычно, пришел навестить ребят. Пообщался с ними, поиграл. Я, вернувшись после спектакля, повела укладывать дочку спать. Они с папой расцеловались.

Ей — два с половиной года. Я с ней уже прилегла, рассказываю сказку. Игорь по традиции побыл еще недолго с Андрюхой в другой комнате, уложил его и тихонечко ушел. Вдруг Тася села в кроватке и говорит: «Я же не сказала папе «спокойной ночи»!» Я шепчу: «Сказала — когда уходила спать». — «Нет! Я забыла, не сказала…» — и, смотрю, почти плачет. Пытаюсь ее успокоить: «Слушай, не надо так переживать, в конце концов, мы ведь всегда можем позвонить папе — и ты скажешь ему, хочешь?»

Тут из глаз моей дочери стали выкатываться огромные слезы, и она говорит мне каким-то удивительно взрослым тоном: «Ну как же ты не понимаешь, я не хочу говорить папе «спокойной ночи» по телефону! Я просто хочу вечером сказать ему «спокойной ночи», а утром — «доброе утро». А ведь дочка не могла помнить тот, прежний, порядок нашей жизни, и она еще не ходила в сад, не слышала рассказов других детей. То есть у нее тогда не было никаких моделей, на которые можно было бы сориентироваться.


Эта история пронзила меня в самое сердце. Я поняла, что ответить мне нечего. А ведь я так держалась за свою убежденность в том, что все на свете детям можно объяснить. Осознание этого очень серьезно пошатнуло мою уверенность в том, что развод может быть безболезненным для детей. Неправда, это все равно для них атомный взрыв. Потому что они знают сердцем, душой своей, как должно быть. И для них родители неделимы. Им важно, чтобы они были вместе. 



— А вы развод родителей остро переживали? 

— Кто знает, что было бы, если бы папа женился на другой женщине и дальше жил с ней, а не с нами, а мама вышла бы замуж. Как бы я ощущала теперь их развод, став старше, если бы они не сошлись? Жизнь, как и история, не знает сослагательного наклонения. Но поскольку в результате с моего первого класса папа опять стал жить с нами, у меня от детства остались прекраснейшие воспоминания. И в период их развода я не успела почувствовать себя ущемленной. Хотя скучала по папе. Поездки к нему в гости, прогулки с ним, походы на рынок были от этого гораздо острее радостными. Папа был праздником. Мама — буднями. Но я знала, что любима всеми. Хотя, кстати, тоже подумывала над вариантом: вот бы праздник длился каждый день, если бы папа жил с нами. 

— Юля, а с каким мироощущением вы сейчас живете? 

— С тем, что семья и вообще твой ближний круг — важнее всего, а все остальное вторично. Любовь к человечеству начинается с любви к ближнему, а не наоборот. И еще я очень увлечена идеей Владимира Яковлева, который был осенью у меня на эфире. Испугавшись в возрасте 50 лет надвигающейся старости, он решил заняться изучением этого вопроса и написал книжку «Возраст счастья». Невероятно вдохновляющую. Потому что преклонный возраст — вовсе не обязательно дряхлость и болезни. Тут все зависит от наших установок.
Если мы идем к старости как к «доживанию», то, скорее всего, так и будет. Но у каждого возраста есть свой смысл.
И, как выяснилось, старость вполне может быть шансом сменить парадигму жизни, профессию, заняться чем-то кардинально другим, постичь, попробовать что-то новое и, как следствие, жить долго, здорово и счастливо. Таких людей, кто и в уважаемом возрасте живет — ключевое слово! — с удовольствием, огромное количество. Потому что, оказывается, с годами мозг теряет только в скорости, но пластичность и качество остаются прежними. Так что весь вопрос только в наших стереотипах и смелости их сломать. 

Ну а что касается непосредственно меня… Знаете, в 2014 году я как-то особенно отчетливо поняла, что вступила в ту счастливую фазу жизни, когда могу позволить себе никому ничего не доказывать. Мне стало неважно, что обо мне думают. Правда. Только поймите правильно, в этом нет эгоизма или, что хуже, снобизма.

Просто в юности ты крайне остро чувствуешь конкурентную среду и тебе кажется, что «быть лучшим» — это мерило. А с годами ощущаешь, что бесценно совсем иное: быть собой. И делать то, что тебе по-настоящему интересно. Чего и всем желаю в новом году. Как ни странно, именно в этом в результате заключен секрет любого успеха. 




 

Юлия Меньшова

Родилась: 28 июля 1969 года в Москве 

Семья: муж — Игорь Гордин, актер театра и кино; сын — Андрей (16 лет); дочь — Таисия (11 лет) 

Образование: окончила Школу-студию МХАТ 

Карьера: с 1990 по 1994 год — актриса МХТ им. Чехова, телеведущая (среди программ: «Я сама», «Наедине со всеми»), телепродюсер («Рядом с тобой»), театральный режиссер (спектакль «Любовь. Письма»), снималась в фильмах и сериалах, среди которых: «Действуй, Маня!», «Бальзаковский возраст, или Все мужики сво…», «Большая любовь», «Крепкий брак» 

 

Источник

 

Картина дня

наверх