Анна Твеленева. «Я буду ждать...»

После выхода телефильма «Я буду ждать...» зрители нас с Николаем Еременко поженили. Они так переживали наше расставание на экране, что изменили финал в жизни. Ну разве можно не ответить взаимностью такому сумасшедшему красавцу? А после смерти Еременко одна дама прислала на телевидение письмо: «Если бы Анна и Николай были женаты, он остался бы жив».

Этой мелодраме уже бог знает сколько лет, но наш дуэт до сих пор помнят. Совсем недавно моюсь в душе после бассейна. Соседка просит:

— Не потрете спинку?

— С удовольствием. Расскажете потом всем, что терла вам спину киноактриса.

Вдруг она говорит:

— А я вас знаю. Мой любимый фильм «Я буду ждать...», вы там с Еременко играете. Как он любил вас!

И вот стоим мы обе голые в душе и говорим о фильме, о превратностях любви, вспоминаем непревзойденного Еременко. Как странно... Вроде бы все должны сочувствовать его юной невесте, а меня, хищницу, которая влюбляет в себя мальчишку, использует, а потом бросает, проклясть. Но получилось наоборот: моя Анна неожиданно вызвала симпатию. Фильм оставил свой след в сердцах зрителей, а Еременко оставил след в моем сердце...

Я часто вспоминаю Колю. Снова и снова, как в кино, прокручиваю наши встречи на съемочной площадке. Эмоции, которые подарил он мне тогда, были настолько сильными, что живы до сих пор. Предвкушение, нереализованное желание — это и есть эмоции. Со мной навсегда остались фантазии, связанные с Колей. И слава богу, что они не превратились в реальность, иногда она может напугать, а так от встреч с Еременко осталось в памяти легкое дыхание...

В прошлом мае в Петербурге устроили творческий вечер, посвященный памяти Николая Еременко. На эту встречу пригласили почти всех его партнерш. Помню, как я хохотала про себя: «Колька на экране молодой красавец, а мы тут все уже бабки!» На сцену кинотеатра «Родина» одна за другой поднимались известные актрисы: Света Крючкова, Лариса Лужина, Валентина Теличкина. К сожалению, не смогли приехать Наталья Бондарчук и Наталия Белохвостикова, его однокурсницы. Ведущая вечера, биограф Еременко, сказала, что он был безумно влюблен в Белохвостикову, но она вышла замуж за режиссера Наумова. Вполне возможно, эта личная трагедия наложила отпечаток на всю его жизнь: многочисленные романы были следствием первой любви.

Мы, актрисы, сидели и ожидали своего выхода на сцену в первом ряду. На большом экране показывали детские фотографии Коли. Я вдруг поняла, что он был закомплексованным мальчиком, скорее романтиком, чем бойцом. Отец имел колоссальное влияние на Колю. Еременко-старший строил сына, заставлял жить по своим правилам. Однажды привел его за руку к Сергею Герасимову и сказал: «Сделай из этого оболтуса хоть что-нибудь».

Сидя в темном зале, я думала о Колиной ранимой душе, о поисках той единственной на всю жизнь. И может быть, во мне он ее и увидел. Как знать...

Вышла на сцену и сказала: «Наш фильм «Я буду ждать...» должен был называться иначе — «Побежденный победитель». Никита, которого играл Еременко, удачливый в любви и спорте, вдруг встречает женщину на десять лет старше. Этот победитель смертельно влюбляется и терпит поражение от опытной женщины.

Моя героиня, женщина «облегченного поведения», легко проглотила Никиту, от нечего делать взяла этого мальчика в свою жизнь, а потом прогнала. Как сыграть женщину, которая, желая отомстить любимому, буквально сводит с ума этого плейбоя? Коля — звезда, да еще со шлейфом романов за спиной, а я — никому не известная актриса из Ленинграда. Но именно благодаря участию в фильме Еременко банальная адюльтерная история превратилась в вещь, которая трогает и сегодня».

Шел 1978 год. Сценарий этой мелодрамы мне принесли в Театр Ленсовета, где я только что дебютировала в спектакле «Эльдорадо». Прочитала его и даже не стала перезванивать — мне совершенно не понравилась моя взбалмошная героиня. Ассистентка позвонила сама.

— А кто еще пробовался на эту роль? — спрашиваю.

— Пробовались Ирина Мирошниченко и Жанна Болотова, но они отказались...

Эти актрисы старше меня на десять лет, им эта роль по возрасту подходила.

— Вы знаете, не хочу играть отрицательную героиню. Может, ее в конце фильма наказать? Пусть, например, под трамвай попадет!

А потом подумала: «Ну ладно, поеду в Москву на пробы. Если что, откажусь». У меня это были не первые съемки в кино. Я играла в фильме «Причал» вместе с отцом Сережи Безрукова Виталием, до этого снималась в картине «Надежда», где Белохвостикова играла Крупскую, а я ее подругу.

В Москве со мной пробовался какой-то молоденький актер, помню только, что звали его Сережей. Я уже и забыла о фильме, как тут снова звонит ассистентка: «Анна, вы так понравились режиссеру!» Долго меня уговаривала, хвалила Виктора Живолуба: «Он — ученик самого Герасимова». И я согласилась...

Дело в том, что в это время в театре у меня была очень сложная ситуация, да и в доме тоже было неспокойно: сын Кирюша школьник, с мужем мы разбежались. Из-за проблем в семье и сложностей в театре решила: «Поеду на съемки, хоть развеюсь». Фильм снимали по заказу Центрального телевидения в Киеве.

Поженились мы с Виктором студентами. Тогда в Ленинграде студенты политеха и театрального тесно дружили. Мы ездили туда-сюда: на капустники, танцы. Я видела в нем будущего большого ученого, он был увлечен космической кибернетикой и мечтал работать в швейцарской лаборатории. Я могла бы им гордиться. Мы поженились. Через год, второго апреля, родился наш сын Кирюша, а тринадцатого апреля я уже играла дипломный спектакль.

Окончив театральный институт, взяла свободный диплом. И все это ради будущей карьеры мужа — я, как декабристка, решила пожертвовать собой. Стала примерной домохозяйкой, создавала ему быт — стирала, готовила. Обшивала Витину маму, делала ей подарки. В семье мужа жить было непросто. Мы занимали маленькую проходную комнатку. Спустя непродолжительное время он потерял интерес к науке, устроился простым инженером в КБ «Импульс» с окладом сто десять рублей. Но больше меня расстраивало его охлаждение к семье.

Удар я приняла стойко: «Знаешь что, давай сделаем антракт. Если поймем, что не можем друг без друга, сойдемся!» И ушла с сыном от мужа. Сняла двухкомнатную квартиру, нашла двух талантливых портних. В одной комнате жили мы с сыном, в другой располагалось мое частное ателье. Покупала за боны в магазине модные вещи, которые привозили моряки, дома распарывала их и делала выкройки. В день зарабатывала столько, сколько муж в месяц. Помню, за одно лето мы с моими товарками по «копейке» себе купили.

И все же я вернулась в профессию после долгого перерыва. В то время в ленинградском «Мюзик-холле» объявили конкурс на ведущую в спектакле «От сердца к сердцу». Нужна была драматическая актриса, поющая и танцующая. И меня взяли. После семилетнего перерыва я стала осваивать сцену. Но... там были только голые колени, приклеенные ресницы, дежурная улыбка и один и тот же пустой текст между номерами, а душа хотела переживаний, любви. И вот со своей мюзик-холльной программой я пошла показываться в Театр Ленсовета. Игорь Владимиров сразу пригласил меня на дебют в спектакль «Эльдорадо». Это было время триумфа Алисы Фрейндлих и Михаила Боярского.

Я всегда была в стороне, в театре ни с кем не дружила, кроме Ларисы Луппиан. После репетиций всегда торопилась домой, там ждали примерки богатые клиентки: на мне был маленький ребенок, да еще мужу помогала.

Пошли читки и репетиции «Эльдорадо», все это время я просидела скромно в сторонке, во втором составе. Пьесу знала наизусть. Когда начались примерки костюмов, меня не вызывали, и я поняла, что играть в спектакле будет другая актриса. Но после прогона худсовет спектакль не принял — а через три дня премьера. Владимиров сам решил играть главную мужскую роль. «Где Твеленева?» — прогремел голос главного режиссера. На финальном прогоне партнерша отсутствовала из-за занятости в выездном спектакле. Меня бросились искать. Репетиция успешно состоялась. Утром к моему подъезду подъехало такси. Я видела в окно, как из машины вышли секретарша Владимирова и художник по костюмам, и сразу все поняла.

В театре все были в шоке: дебютантка получает главную роль и играет вместе с самим Владимировым! Сразу после премьеры мне принесли четыре сценария. Начались съемки, моталась по городам и весям. Вдруг вызывает к себе главный режиссер:

— Ну что? Без году неделя в театре, а уже кинозвезда? У меня Миша Боярский пять лет не снимается, а ты кем себя возомнила?!

— Игорь Петрович, у меня всего три выхода на сцену в месяц.

Если бы я знала, что за этим последует... После репетиции нового спектакля мне звонила его секретарша в гримерную:

— Вас просят в кабинет.

— Ой, мне надо срочно бежать к ребенку, он заболел, — включала я дурочку.

Как-то главный режиссер пригласил меня на дачу в Комарово. Я — не ханжа, приветствую любовь, и неважно, женат человек или разведен. Но мне важно, чтобы люди любили друг друга. Ну вот такая я правильная! Детдомовская, одним словом. И я опять под предлогом проблем с сыном отказалась.

Летом мы поехали с гастролями в новосибирский Академгородок. Вдруг вижу объявление: спектакль «Люди и страсти» отменяется в связи с болезнью актрисы Галины Никулиной. А я ведь ее Марию Стюарт знаю наизусть, с этим отрывком показывалась в Ленсовета. Пошла к главному режиссеру: мол, не надо отменять спектакль, я смогу Галину заменить. «Что вы так переживаете? Вы же в кино много снимаетесь», — сказал он холодно.

Когда вернулись в Ленинград, наступила развязка. Однажды в коридоре театра Владимиров подошел ко мне и предложил поехать с ним на дачу. От неожиданности спросила:

— Зачем? — У него изменилось выражение глаз. Я соврала: — У сына температура, я не могу...

Он посмотрел на меня тяжелым взглядом и сказал:

— Ты — баба умная, но я тоже не дурак. Запомни, у тебя скоро заканчивается договор.

Я растерялась, извинилась и быстро ушла. Даже если бы в моем сердце возникла симпатия к этому человеку, я смогла бы сказать себе: «Нет!» Ведь в этом театре служит Фрейндлих!

Заканчивался срок моего договора. Я была занята в основном в массовке, и приходилось много летать со съемок в театр. Как-то в очередной раз позвали в кабинет главного режиссера. Мне показалось, что Владимиров хочет меня обнять, и я его неудачно отстранила. Он покачнулся и еле удержался на ногах, в ярости произнес: «Договор закончится — выгоню!»

Кстати, сегодня я совершенно не горжусь тем, что позволила себе грубое поведение по отношению к Игорю Петровичу. Опять мое детдомовское воспитание. Если бы у меня было достаточно ума, была бы гибче. Девочки, которые воспитываются мамами, другие, а я росла в коллективе, там ковался мой бескомпромиссный характер. Выстраивала свою жизнь сама, мне нужно было выжить в этой борьбе, за мной никто не стоял, не подсказывал, как надо себя вести. Я слишком правильная. Из-за этой жажды справедливости и театр потеряла. Не нужно драться с режиссером, у которого к тебе какие-то чувства вспыхнули. Можно и словами все решить...

Подошел срок окончания договора, и мне его закрыли. Я пришла к Владимирову из «Мюзик-холла» — поющая и танцующая актриса, без репетиций сыграла премьеру. Могла же пригодиться! Из-за этой истории хотела вообще уйти из профессии. Не терплю унижений. Меня унижали в детстве, потом муж, а в театре режиссер. Почему? Слава богу, кино меня вытащило. Фильм «Я буду ждать...» стал счастливым билетом в новую жизнь.

В Киеве стояла золотая осень, было еще тепло. Всю киногруппу поселили в гостинице. За Кирюшу я была спокойна: за ним присматривала верная Тася, она отчитывалась каждый день по телефону. Ему исполнилось семь лет. Мальчишка рос очень самостоятельным: сам ходил в музыкальную школу, на английский, занимался спортом. Я его очень строго воспитывала: шаг влево — расстрел. И всегда хотела дать сыну музыкальное образование. После интерната я пошла в вечернюю музыкальную школу. В девятом классе сама купила в комиссионке подержанное пианино за двести рублей. Шила бабушкам ночные рубашки и халатики — сто рублей скопила, а сто дал дедушка.

Я была очень строгой мамой для своих детей: закрывала игрушки на замок, лишала денег, сладостей. Объясню почему. У меня не было выхода — надо деньги зарабатывать, я в семье и отец, и мама. Если умру, на кого дети будут опираться?

Только заселилась в номер киевской гостиницы, не успела вещи в шкафу развесить, раздается звонок режиссера: «Анна, иду к вам с вашим партнером». Кстати, я еще даже не знала, кого утвердили на роль Никиты. Того юного Сережу, с которым были пробы? Да меня это мало интересовало.

Стук в дверь. В номер стремительно влетает режиссер, а за ним... никого. В распахнутом проеме появляется чья-то рука. Вдруг пальцы этой небольшой мужской кисти задвигались и стали исполнять какой-то немыслимый танец. Я сделала вид, что так и должно быть, только с любопытством подумала: «Кто же таинственный обладатель этой руки?»

Выдержав эффектную паузу, в номер вошел... Николай Еременко. «Не может быть!» — ахнула про себя, у меня даже мурашки по телу побежали. Он был таким щеголем! Импозантно одет — в узкие брюки орехового цвета и оливковый пиджак. Взглядом профессиональной портнихи я оценила, с каким вкусом подобран его костюм. Особенно меня поразило кепи, оно ему очень шло. В комнате запахло его вкусным одеколоном. Еременко посмотрел на меня оценивающе-свысока. Глаза у него были красивые, с поволокой. И протянув ту самую руку, которая исполняла танец, подошел ко мне.

— Здравствуйте! — сказал со своей неподражаемой вкрадчивой интонацией.

— Здрав-вс-ствуйте... — пролепетала в ответ.

Села на диван и больше не проронила от смущения ни слова. Мы расположились за маленьким столиком. Режиссер с энтузиазмом стал рассказывать, каким видит наш дуэт, что мы должны поближе узнать друг друга. А я боялась поднять глаза на Колю: «Как такая звезда оказалась в этом фильме? Неизвестный режиссер, да еще Свердловская студия!» За плечами Еременко уже были «У озера», «Красное и черное». Его обожала вся страна. И тут вспомнила: наш режиссер учился у Герасимова. Видимо, Сергей Аполлинариевич посоветовал ему взять своего любимого ученика в этот фильм. А может, все было еще проще. Герасимов сказал Еременко: «Коля, поезжай в Киев и выручи Витю». Успех фильму уже обеспечен.

Для меня его появление в фильме оказалось полным сюрпризом. Проб у нас не было. Посмотрели на наши фото и решили: они подходят друг другу.

Коля сидел, лениво развалившись в кресле и покачивая остроносым модным ботинком, со скучающим видом слушал режиссерское видение предстоящих съемок. Такой профессионал сыграет кого угодно. Правда, до этого его герои были суперменами и покорителями сердец, а Никита — полная противоположность. По фильму не я, а он страдает от любви ко мне. Представить, что кто-то из женщин может так поступить с Еременко, было невозможно — это из мира фантастики.

Я старалась не смотреть в его сторону, но щекой чувствовала, как его взгляд буравит, — он явно беззастенчиво меня разглядывал. Вдруг Коля, перебив режиссера, стал рассказывать о своей поездке в Америку. И не просто о впечатлениях от страны, а о том, какие победы одержал над женским полом. Как был влюблен в импортную красотку. «Мы шли по улице, и все машины останавливались при виде нее... — рассказывал Коля о своей американской пассии. — Правда потом, — потупившись, сказал он, — недели две не мог в глаза жене смотреть».

И меня вдруг такая ревность охватила! Почему он об этом стал рассказывать, могу только догадываться. Хотел произвести впечатление на свою будущую партнершу, актрису с периферии? А может, решил отыграться за своего героя в жизни и продемонстрировать мне, какой он на самом деле покоритель сердец. Или я произвела впечатление высокомерной женщины и он решил сбить спесь...

Коля продолжал распинаться о своих победах, а с меня постепенно спадали розовые очки: он был совсем не таким, каким воображала. Я ведь его боготворила. Раз тридцать смотрела «Красное и черное», обливаясь слезами над судьбой бедного Жюльена Сореля! Роскошный, красивый, да еще и страдающий от любви, месье Сорель с гривой черных кудрей, с сексуально вкрадчивым тембром голоса был неподражаем. Но как далек он оказался в жизни от романтического героя! «Божество» сидит передо мной и САМО все стирает ластиком.

«Анна Сергеевна, — голос режиссера вывел меня из задумчивости. — А давайте вечером втроем пойдем ужинать в ресторан. Будьте готовы часов в семь».

Когда Коля с режиссером ушли, я вдруг почувствовала, что очень хочу сыграть эту роль. Появилось желание отомстить за всех влюбленных в Колю женщин! Пусть это будет моей личной вендеттой. Я должна увидеть в его надменных глазах боль, растерянность и любовь. С одной стороны, он меня разочаровал, а с другой — подстегнул. Не может Жюльен Сорель влюбиться в пустую, пусть даже красивую женщину.

Мне очень захотелось наполнить свою героиню смыслом, очеловечить, что ли. Именно после встречи с Колей желала эту женщину приподнять. Холодная и расчетливая, она использует любовь мальчика, чтобы отомстить своему мужчине.

В ресторан, где мы с режиссером и Колей должны были встретиться, я вечером не пошла, сославшись на головную боль. Если честно, не выдержала бы еще одного сеанса хвастовства. Коля настолько диссонировал с моим представлением о нем, что я не могла успокоиться. Долго гуляла по вечернему городу и переживала крах своей мечты.

Мы с Колей были из совсем разных миров. Он обласкан судьбой, родителями, женщинами, актерской удачей. У меня же суровое детдомовское детство, голодная юность, никто мне бантики не завязывал, игрушки не покупал, сказку на ночь не читал. Коля рос в известной в Минске семье народного артиста, был любим и избалован с детства вниманием. А я самый настоящий подранок. Прямая и честная. Мы ведь как в интернате жили: строем на зарядку, строем на завтрак, строем на уроки. Если бы Коля знал обо мне хоть чуть-чуть...

С пяти лет я воспитывалась в детдоме. Пятого марта 1953 года, в день смерти Сталина, меня туда привела совершенно посторонняя женщина. На всю жизнь запомнила тетеньку в мокром фартуке, которая стригла мне волосы большими тупыми ножницами и плакала горючими слезами. «Нестерова Анна, в среднюю группу», — подтолкнула меня чья-то рука в неизвестное будущее. Вначале был Острогожск, потом отправили в Воронеж. Голод, холод. Выжила благодаря своей детской выносливости.

У меня была очень сложная семья. В послевоенные годы аборты были под запретом, умные женщины знали, как избежать нежелательной беременности, а моя мама, хорошая, добрая, но неграмотная женщина, рожала одного за другим. Жили родители плохо, отец пил, бил маму, нечего было есть.

Это проклятая война была во всем виновата. Родители познакомились на фронте. А перед боем солдатам давали «сто грамм фронтовых». И очень многие после войны продолжали пить. Нас, детей, было четверо, почти всех разобрали. Старшего Володю взяла тетя Тася, Леню — бабушка, меня определили в детдом. Одна Наташа с родителями осталась. На каникулы отпускали по домам. Я очень страдала от этого, не хотела видеть, как живут папа с мамой, и мечтала скорее вернуться обратно. Как-то однажды отец дал мне деньги на эскимо. Продавец ларька, взяв их в руки, сказал: «Девочка, это просто нарезанная газета». Было так обидно!

Но никогда не забуду случай, когда я должна была быть в детском саду на елке Снежинкой. А костюм где взять? Отец содрал с окна занавеску и за ночь вручную сшил мне наряд.

Если бы не воспитывалась в детдоме, а затем в интернате, что со мной было бы? Сейчас такие ужасы об этих заведениях рассказывают, а я вспоминаю годы, проведенные в казенных учреждениях, с благодарностью. Мы, детдомовцы, должны были вырасти членами коммунистического общества, иметь обязательно несколько профессий. Кружков была масса: кройки и шитья, кулинарные, столярные. У нас не было конфет, фруктов, овощей. Хорошо помню новогодний подарок, о котором мы мечтали весь год: в мешочке лежали фруктовые подушечки, одна мандаринка, два яблочка и три конфеты: «Красная Шапочка», «Мишка косолапый» и «Мишка на Севере». Раздавал это чудо Дед Мороз. Дни рождения никогда не праздновались.

Мое детство не позволяет мне сейчас жить плохо. В самом раннем возрасте я научилась шить, получила профессию портнихи, которая меня спасла. С десяти лет сама зарабатывала для того, чтобы вкусно есть и хорошо одеваться, а главное — дать детям то, чего не имела сама.

Приехав на родину только через пятьдесят лет после окончания института, я нашла могилы родственников, их фотографии. И сделала своему детскому дому щедрый подарок. Там я была Аней Нестеровой, а по мужу стала Твеленевой...

Поступая в ленинградский театральный институт, горела только одной мыслью: «Никогда не возвращаться обратно!» И видимо, с такой энергетикой выступила перед приемной комиссией, что все подумали: «Боже, какой талант!»

Действительность была настолько суровой, что приходилось отгораживаться от нее фантазией. Раз в неделю в интернате показывали кино в награду за хорошие успеваемость и поведение. Никогда не забуду, как сидела в темном зале и затаив дыхание смотрела фильмы. За спиной в будке киномеханика тихо стрекотал кинопроектор, а на экране красивая актриса в развевающемся платье кружилась и пела: «Журчат ручьи...» Это потом, когда я выросла, узнала, что ее зовут Любовь Орлова.

Какие узоры порой выписывает судьба! Когда я училась в институте, в Ленинград приехала Орлова. Благодаря знакомому администратору попала на ее концерт в Пушкине. После выступления рассматривала актрису в фойе. Помню, стояла очень близко и не могла оторвать от нее взгляда. Орлова была в платочке, кожица на ее лице была так натянута, что все жилочки были видны. Она заметила меня, сказала: «Знаете, вы очень напоминаете меня в юности». Мы разговорились. Помню, спросила ее:

— Как стать звездой?

Она с готовностью ответила:

— Кусочек мяса раз в день, с кровью, остальное можете не есть. Станок целый час. И обязательно встретить своего Александрова.

Рецепт успеха от Любови Орловой я запомнила на всю жизнь... но «своего Александрова» не встретила.

В «Мюзик-холле» меня часто сравнивали с Любовью Орловой, говорили, что мы похожи. В 1986 году, когда я работала уже на «Ленфильме», Борис Эйфман поставил номер с моим участием в фильме «Как стать звездой». Я играла простую девочку, которая хочет стать Орловой. Любовь Петровна сидит за роялем и поет «Журчат ручьи» из «Весны», и вдруг ее лицо превращается в мое...

Снова возвращаюсь к съемкам фильма «Я буду ждать...». В тот же вечер мне в номер позвонил режиссер:

— Почему вы не пришли? Мы с Николаем обсуждали завтрашнюю съемку.

— Но будут снимать только мой проход? Там ничего сложного... Я справлюсь.

Наступил первый съемочный день — эпизод знакомства главных героев. Я иду по Крещатику, вдруг замечаю, что меня преследует незнакомый молодой юноша. Пытаюсь от него оторваться, но он меня настигает. Наконец захожу в телефонную будку, оборачиваюсь и спокойно говорю ему: «Пошел прочь, болван!» Вот и вся сцена. Вроде ничего сложного, но как я скажу это САМОМУ Еременко?!

Прихожу на грим. Колю гримеры и костюмеры специально молодили, я же снималась как есть. Мы в жизни ровесники, а я должна быть старше на десять лет. Ему стрижечку сделали, шейку открыли, подбирая специальные свитера, куртку какую-то несуразную нацепили — он же студент.

Вхожу в общую гримерную и ахаю: сидит Коля, звезда наша, а вокруг не только гримеры — бабы со всей студии сбежались. Хороводы водят вокруг дорогого Колечки, он автографы направо-налево раздает, мышцами под тесным свитером играет, анекдоты рассказывает. Всем своим видом демонстрирует, что играет не свою роль, это не он умирает от любви, а все по нему сохнут. Во мне столько всяких чувств бушевало... Одно знала твердо: «Я в этот восторженный хор не хочу!» Не люблю очередей, тем более к мужчине.

Сидела в дальнем углу и молча наблюдала в зеркало эту женскую вакханалию восхищения. А его, видимо, задело то, что все к ножке его прикладываются, а я к ручке не подошла.

Мы отсняли наш проход по улице. Все получилось быстро, с одного дубля. И если поначалу стеснялась говорить Еременко «Пошел прочь, болван!», то на камеру произнесла слова с таким холодным презрением, что режиссер закричал: «Стоп! Снято!» А я поймала на себе удивленный взгляд Еременко. Перчатка была брошена!

Мы опять в гримерке. Коля громко сказал в мой адрес комплимент. Я молчу. Он подошел ко мне и пригласил в ресторан:

— Сегодня так рано закончились съемки, может, посидим где-нибудь, Анна? Впереди долгий процесс съемок, почему бы нам не узнать друг друга поближе?

В наступившей тишине я холодно ответила:

— Коленька, давайте на время съемок прекратим общение, мне это очень помешает.

Он оторопел и произнес что-то типа:

— Да, пожалуйста... — а потом добавил: — Вы, наверное, что-то себе нафантазировали.

— У меня есть образ Никиты, который себе нарисовала, а вы его разрушаете.

Коля явно не ожидал такого отпора и посмотрел на меня с интересом. Он был окружен всеобщим обожанием, а тут ушат холодной воды. Жизнь и экран снова переплелись — его явно зацепило. Я его оттолкнула. Так было написано в сценарии, это было правильно по идее. Но почему-то в эту ночь я совсем не спала.

На следующий день мы с режиссером ехали в машине на съемки и я сказала: «Виктор, хочу сделать из моей героини приличного человека. Эта женщина должна быть порядочной. Я буду сниматься под своим именем и профессию придумала — модельер. Это мне близко. Ее метания хочу объяснить одиночеством. Давайте сделаем историю, за которую меня никто не осудит. Поймут и простят. Я не буду ни курить, ни пить в кадре и ни в коем случае не стану лежать в постели с Еременко. Этим мы никого не удивим».

В итоге я играла другую женщину. Она даже имя Марина сменила на мое — Анна. И у нас с Еременко имена стали начинаться как в жизни — на «А» и «Н».

Ставки были подняты на невероятную высоту, я стала работать над сценарием, менять сцены. И удивительно — режиссер со мной согласился. Я ему нравилась, и он шел на все мои правки. После близости с Никитой по сценарию должна была лежать в постели с рюмкой коньяка и выпускать кольца дыма. Разве может такая женщина навсегда оставить неизгладимый след в душе героя, которого играет Еременко? Я наотрез отказалась от постельной сцены. В итоге Никита просто подходит ко мне после душа и говорит: «Как хорошо!.. Лучше не бывает!» Я готовлю ему кофе и холодно отвечаю: «Бывает...»

Однажды стала свидетельницей разговора Коли, который невольно приоткрыл его настоящее лицо. В группе стоял телефонный аппарат. Он разговаривал с дочкой, называя ее Козой. Мне было приятно, что так ласков с девочкой. Коля стоял в профиль, но я видела, как в улыбке растягиваются его губы, как он безоружен в своей нежности.

Потом трубку взяла жена, с ней говорил о ремонте в квартире: «Я нашел в Киеве мебель, отправлю как смогу». Ее сменила женщина, к которой он обращался по имени-отчеству. По ее просьбе Коля доставал в Киеве какое-то лекарство. «Я передам его с проводницей», — пообещал он в конце. Это был заботливый глава семьи, нормальный мужик, любящий отец...

Каждая наша встреча в гримерке была пыткой. И мы с Колей практически не общались, только здоровались, перекидывались за завтраком ничего не значащими фразами. В него были влюблены на студии все: ассистентки, гримерши, помрежи. Ему носили кофе, мгновенно выполняли любое желание. Я одиноко сидела у своего зеркала и наблюдала это. А он словно дразнил меня, поощряя женское внимание. То погладит по плечу гримершу, то чмокнет в щечку молоденькую ассистентку, всем своим видом демонстрируя: «Возьмите меня, я свободен!» Ему так это не шло! Еременко не догадывался, что я стала невольной свидетельницей его разговора с семьей — там он был настоящим и именно это вызывало во мне человеческую нежность к нему.

Мы, казалось, существовали параллельно, но я спиной чувствовала его пристальный взгляд и сама украдкой за ним наблюдала. «Ну погоди, — думала мстительно. — Сейчас начнутся съемки, и ты окажешься в моей власти». И действительно, как только включалась камера, начиналось чудо! Я видела совсем другого человека: как искренне он меня обнимал, как смущенно, не отрываясь, заглядывал в глаза, как у него от волнения дрожали руки! Играть любовь очень трудно, а неразделенную тем более. Сыграть это невозможно, можно только чувствовать. Все, что он ко мне испытывал, воплотил на экране. Нам не надо было, прежде чем войти в кадр, готовиться в углу, входить в состояние.

Я всесильна! Могу с этим красавцем, с его душой и телом сделать все что угодно: обнять, оттолкнуть, поцеловать, заставить прыгнуть с моста. Он принадлежал только мне! Именно я была единственной и неповторимой для него, именно с меня он не сводил своих восхищенных глаз. Разве не об этом мечтали все его поклонницы?

Смотрела этот фильм много раз. Особенно запала в душу сцена, где он спрашивает: «Как можно так жить, когда все время болит?» А в глазах столько боли — она словно экран прожигает. И говорит он это, думая обо мне. Аня Гиндина, второй режиссер, спустя годы сказала, что Коля эту картину очень любил, у него было к ней особое отношение.

Я скрывала, что им увлечена, он — что уязвлен моей холодностью. Если бы у нас случился роман на съемках, мы не смогли бы сыграть Анну и Никиту. Стеснялись бы того, что допустили между собой. Он так и остался для меня романтическим героем из фильма «Красное и черное», о котором я грезила в мечтах. Мы оба были интересны, потому что в своем партнере видели загадку, Тайну. Испытывали желание, которому не суждено было исполниться.

Встретились с Колей вновь уже на озвучании фильма. Мы опять молчали, но как-то значительно молчали. Стояли рядом в темном зале и смотрели на экран. Там были наши Анна и Никита: он любил меня, мучился, страдал, а я его не любила, но принимала любовь. «Я буду ждать...» — с какой надеждой он произнес эти слова, глядя на мою Анну! У меня мурашки по телу пробежали. После озвучки Коля дурашливо пропел: «Пока, Твеленева» — и ушел. Все. Конец фильма.

Когда ночью после программы «Время» показали этот фильм, муж, с которым мы помирились, ревниво сказал: «Вот если бы Маргарита Терехова сыграла эту роль, она сделала бы это гениально!» Я плакала, первый раз в жизни закурила.

В три ночи раздался междугородний звонок: «Я — оператор на картине «Идеальный муж». Мы тут сидим с режиссером Виктором Георгиевым. Только что видели вас в «Я буду ждать...». Он предлагает вам главную роль. Съемки уже идут». И называет целое созвездие моих будущих партнеров: Кадочников, Яковлев, Марцевич, Гурченко, Химичев, Филозов, Коренева, Дмитриев, Будницкая. Я знала этих актеров, видела их в кино. Поверить было трудно, что мы будем вместе сниматься. Справлюсь ли?

Рано утром, едва свели мос-ты, мчусь в аэропорт. И вот я уже на проходной «Мосфильма». Целый день простояла в пошивочном цеху, голодная, в корсете, ошалевшая от счастья. В павильоне уже шли съемки, в конце смены назначены мои пробы. Я должна была сыграть жену сэра Роберта Чилтерна. Стою читаю текст, а оператор изучает мое лицо через объектив. Рядом режиссер.

С сыном

— Что вы держите веер как ружье?

— Шестьдесят лет советской власти. Наши женщины кошелки тяжелые таскают, а вы хотите, чтобы я леди изображала.

У меня никак не получалось. В очередной раз поднимаю глаза, а на месте режиссера стоит Юрий Яковлев. Он разгримировался и решил зайти в павильон, где пробуют новую актрису. Мой «идеальный муж» стал подавать реплики, и сцена в кабинете получилась. В гримерке ассистентка шепнула, что я понравилась Яковлеву. Показала фотографии актрис, которые пробовались на мою роль. Гертруду мечтали сыграть Люда Чурсина, Алла Демидова. Но мне кажется, режиссеру нужна была актриса не такая известная.

Мой партнер относился ко мне по-отечески, взял надо мной шефство. Дело в том, что Яковлев в это время делал ремонт в своей квартире, и я тоже занималась этим в Питере, поэтому у нас были общие темы для разговора. «Сегодня еду за телевизором, ты со мной?» — предлагает он во время перестановки кадра. И я с удовольствием составляла ему компанию.

Перед ним все двери открывались. Мы покупали какие-то импортные ручки для дверей, хрустальные люстры. Однажды заехали во двор, спустились в подвальное помещение за магазином, а там рай — сто включенных телевизоров! Тогда люди за ними давились, записывали номерки на ладонях, дежурили ночами. И мне один дефицитный «Электрон 714» достался, потом тащила его из Москвы в Ленинград.

У нас с Яковлевым росли сыновья, почти ровесники: у меня Кирилл, у него — Антон. Тогда им было лет по десять. Мы рассказывали друг другу о наших детях. Я жаловалась на сына, что приходится в него вколачивать знания насильно:

— Стою растрепанная, неодетая у плиты, жарю котлеты, меня ждут на студии, а тут он на пианино все время мимо нот играет. Раз сказала, два, три — ноль внимания. Как дам затрещину...

— Ты что, ненормальная? — недоумевал Юра. — Дерешься, кричишь.

В честь девяностолетия Яковлева меня пригласили на телевидение. Юры уже не было на свете. Первый канал собрал родных и коллег, чтобы вспомнить дорогого Юрия Васильевича. Солировала за круглым столом, конечно, Барбара Брыльска, но и мне в конце удалось сказать: «У нас с моим партнером были семейно-хозяйственные отношения».

На передаче я впервые увидела его сына взрослым, Антон удивительно похож на своего отца. А главное — у нас и внучки тоже Маши, и их зацепила актерская профессия. Внучка Юрия Васильевича уже работала в театре, а моя пока училась.

Натура «Идеального мужа» снималась в Риге, павильоны — на «Мосфильме». Гримерная у актрис была общей. В Москву мы ездили вместе с Павлом Кадочниковым и Игорем Дмитриевым на «Стреле». А тут Кадочников проспал. Пока мы его добудились, пока приехали, завезли Кадочникова в гостиницу «Мосфильма» — я опоздала на грим. Быстро проскользнула на свое место, сижу гримируюсь. Вдруг Люся Гурченко громко спрашивает: «Ну как погода в Ленинграде?» Я сразу поняла намек, что, мол, даже не поздоровалась. Подбежала к ней и поцеловала.

Люся всегда гримировалась сама, художник-гример только прикалывала ей шиньон. По длинному столу с зеркалами, за которым мы сидели, весело бегала туда-сюда ее собачка: подбежит к Люсе, они носами потрутся и она дальше скачет.

Гурченко меня приняла на удивление очень хорошо. Ее было не обмануть, наверное, заметила мой восторженный взгляд в ее адрес. Я рисовала ей фасоны платьев, она тоже делилась модными новинками. Мы с ней сразу же сошлись, что неудивительно — обе портнихи со стажем. На съемках Люся дружила с Леной Кореневой, у них были совместные воспоминания о «Сибириаде». Лена играла мою золовку Мейбл. Люся посадит ее на коленки, они поцелуются и о чем-то говорят, говорят...

Из-за юной Кореневой разыгралась целая трагедия! В нее одновременно влюбились Эдуард Марцевич и Альберт Филозов, а я по очереди им сочувствовала. Особенно страдал от несчастной любви Филозов...

В Риге наши с Гурченко гостиничные номера были рядом. Однажды рано утром звонит: «Сейчас пойдем на рынок, и ты поймешь, для чего нужна эта профессия». Приходим. За длинными прилавками стоят розовощекие фермеры в белых халатах, и все продавцы Люсе почтительно дают попробовать тонко нарезанное копченое мясо, творог, клубнику. «Ешь!» — протягивает мне кусок сыра. Покупать ничего не стали — и так наелись от души. Люся любила жизнь во всех ее проявлениях. За какой-то статуэткой могла поехать на край города. Однажды за антикварные сережки рассчиталась всем своим гонораром.

С дочерью

Когда мы подружились, я рассказала Люсе, как мне не дали в театре сыграть Марию в спектакле «Люди и страсти». «А на что ты надеялась? — она пожала плечами. — Театр — это же акулы. Сожрут и не подавятся». У нее уже был горький опыт в Театре сатиры.

К нам на съемки часто заглядывали известные актеры, они тепло целовались с Люсей. Она мило с ними ворковала, а когда уходили, отпускала в их адрес острые шпильки.

— Людмила Марковна, вы с высоты своего величия могли бы быть к ним снисходительнее...

— Если бы ты знала, сколько я дерьма съела. И от них, кстати, тоже. Столько лет не снималась! Никто мне не помог. Так что любить их не обязана.

Работать в одном кадре с Гурченко мне было трудно. Режиссер постоянно говорил: «Почему ты все время ухом играешь? Хоть иногда поворачивайся лицом к камере, например прическу поправь». Но с Люсей этот фокус не прокатывал: она всегда была в кадре только лицом, а мне оставалось спиной стоять. Но я не обижалась, потому что любила ее. Люся тоже мой подарок судьбы. Наша дружба продолжалась и после съемок. Она часто приезжала в Ленинград, звонила из телефона-автомата у вокзала, что, мол, еду. И я сразу же включала сауну, которая была оборудована у меня в квартире. Люся с аппетитом завтракала, а потом залезала в сауну погреться.

Надвигались перемены. Кино снизило производство. На «Ленфильме» в павильонах открывали банки, мебельные магазины и производственные цеха. Я снималась только в рекламе.

Встретила очень хорошего человека. Большой, сильный, добрый, он любил моего сына. За его спиной мне хотелось укрыться от всех тревог и трудностей. Мы сошлись. Толе нравилось, когда у меня гостили актрисы. Приходили Лариса Гузеева, Наташа Фатеева, Валя Талызина. Он за всеми ухаживал, подавал бутерброды...

Вдруг раздался звонок от Люси Гурченко: «Анна, прошу, у нас идут съемки фильма «Аплодисменты, аплодисменты...». Но никто из артисток не понимает, что это не про них история, а про меня. Ты не можешь сыграть мою подругу?»

Все бросила и поехала. Мы сыграли наш эпизод без репетиции. Я сама придумала сцену, где благословляю Гурченко на съемки будущего фильма: снимаю с себя бусы и сережки и дарю ей, чтобы краше была в кадре. Люся даже потом мне сказала: «Какая же ты баба классная!»

Она звезда! Она заслужила аплодисменты. Это справедливо. А кто я? К звездам никак себя не причисляю, но встречи с ними озарили мою жизнь, потому что полюбила их еще на экране. Судьба за мою любовь к кино подарила целое созвездие знаменитых партнеров — свои главные роли играла с Наташей Белохвостиковой, Андреем Мягковым, Лешей Булдаковым, Алексеем Ниловым, Славой Бойко, Светланой Тома, Борисом Брундуковым... Я скорее благодарный зритель. Смотрю, плачу и верю в то, что происходит на экране. В актерской профессии надо «обязательно найти своего Александрова», как говорила Орлова. Иначе ничего не получится, это я теперь точно знаю...

В кино сложился стереотип — я играла образ Снежной королевы. Статуарная, салонная героиня. На творческих встречах говорила, что, к сожалению, мне не пришлось исполнить роль какой-нибудь страдалицы, приносящей в жертву свою любовь. Зато мне это удалось осуществить в музыкальных программах — пела романсы со сцены. И спектакль у меня был «Две ноты без фальши».

Я отношусь к правильным людям. И эта «правильность» никуда не девается. Никогда не пойду против себя. Это мне помогало и одновременно мешало в жизни. Всегда было неуютно среди людей недисциплинированных, неряшливых и ленивых, тянулась к белым журавлям, которые летят красивой стаей высоко в небе.

А главное, мне удалось вырастить таких детей, которые никому и не снились. Здоровых физически и нравственно, честных, умных и образованных. И хотя они от разных мужей, бесконечно любят друг друга. Мой сын позволил сестре учиться в Англии, сняв в пригороде Манчестера квартиру. Когда в детстве Люба стала бойкотировать уроки, Кирилл, который от меня получал тумаки, приходил и разговаривал с ней. Они запирались в комнате, я однажды подслушала, как он читает ей мораль: «Наша мама — разогнавшаяся электричка. И бесполезно ее останавливать, она задавит. Поэтому цепляйся за поручень и несись. Она тебя вынесет куда надо».

Если в детстве дети обижались на меня, сейчас я для них — идеальная мать. Они оба очень успешные люди, руководят собственными компаниями. И очень благодарны мне за воспитание. Сын — мое главное достижение в жизни. Кирилл недавно сказал: «Мама, знаешь, почему я успешен? Потому что вылез из-под твоего гнета».

С внучкой

В своих неудачах в жизни никого не обвиняю. Да и неудачи ли это? Я троих вытащила на высокий уровень. С сыном, дочерью и с первой внучкой Машей три раза отходила в музыкальную школу — это конкурсы, концерты, экзамены, гастроли. При этом умудрилась сняться в шестидесяти ролях в кино, из них одиннадцать — главные. А помнят меня до сих пор по моей Анне из фильма «Я буду ждать...». Если бы не было Еременко, не было бы и моей роли...

Последний раз мы с Колей увиделись незадолго до его смерти. Я слышала, что у него родилась дочь вне брака, что у него молоденькая жена. Шел очередной съезд кинематографистов во Дворце съездов. Иду по проходу к своему месту, вдруг меня кто-то окликает: «Твеленева!» Смотрю — Коля Еременко с краю сидит. Как всегда элегантно одет, в шикарном кожаном пиджаке. И по соседнему креслу рукой похлопал. Я села и ощутила приятный запах кожи и знакомого одеколона. У него уже поседели виски, хотя был по-прежнему красив.

— Как дела?

— Хорошо. А у тебя?

— Все нормально.

Меня поразило, что Коля был непривычно грустным, глаза потухшие. С отсутствующим видом он следил за страстями кинематографистов на трибуне. Передо мной сидел не прежний уверенный в себе мачо, а уставший от жизни человек.

Так и сидели молча рядом, каждый в своих мыслях. Мне так много хотелось ему сказать: и что поняла его душу, и что знаю, как нравилась ему, и что оттолкнула его, потому что была влюблена...

Но я встала и произнесла дежурно вежливую фразу:

— Я позвоню.

А Коля, как в том фильме, вдруг серьезно ответил:

— Я буду ждать...

С такой надеждой, что у меня мурашки пробежали по телу.

После выхода телефильма «Я буду ждать...» зрители нас с Николаем Еременко поженили. Они так переживали наше расставание на экране, что изменили финал в жизни. Ну разве можно не ответить взаимностью такому сумасшедшему красавцу? А после смерти Еременко одна дама прислала на телевидение письмо: «Если бы Анна и Николай были женаты, он остался бы жив».

Коля ушел из жизни рано, в пятьдесят два года. Я его всегда помню молодым, одетым в изящные узкие брючки орехового цвета, оливковый пиджак и кепи, которое ему удивительно шло...