Калина красная: трудная любовь Шукшина и Лидии Федосеевой

В Сростках, родном селе Василия Шукшина, до сих пор рассказывают, как «Вася невест привозил». Привезет, говорят, из Москвы красивую и модную, а мать, Мария Сергеевна поглядит-поглядит, да и выставит ее за дверь: не нужна!

Стоит девушка на обочине Чуйского тракта, голосует, чтобы уехать в кузове попутного грузовика… С Лилией Федосеевой все было не так. Она только зашла в деревенский шукшинский дом — писатель построил его для матери на свой первый гонорар — и сразу: «Давайте, мама, я в магазин схожу». Обратно принесла на плече здоровенный рулон рубероида: выбросили в магазине, я и купила.

Лиду Мария Сергеевна одобрила: хорошая девка!

Разговор в поезде

Во время учебы во ВГИКе Шукшин старательно подчеркивал, что он родом из глухой алтайской деревни: не вылезал из гимнастерки, носил кирзовые сапоги. На многих девушек это производило сильное впечатление, но ленинградка Лида просто терпеть его не могла. Тем более, что про пьяные загулы Васи и его дикое отношение к женщинам вроде «он ее приревновал и накинулся с кулаками» ходили легенды. Когда Лида узнала, что Шукшин будет ее партнером в фильме «Какое оно, море», она расстроилась. Смотрела из окна поезда, как он бежит-опаздывает к своему вагону — растрепанный, с торчащей из кармана зубной щеткой — и думала: ну елки-палки, как же не повезло-то!

Лидия ехала в одном купе с операторами картины и своей маленькой дочкой. Вечером Шукшин пришел к ним с бутылкой вина. «Калина красная, калина вызрела», — запела Федосеева и увидела, как посмотрел на нее Шукшин.

“Калина красная, калина вызрела”, — запела Федосеева и увидела, как посмотрел на нее Шукшин.

Странный был взгляд, непонятный; острый глаз, умный. Шукшин подхватил, и они пели на два голоса, ни разу не сбившись. Стучали колеса, поезд бежал по огромной стране, и жизнь бежала — знать бы заранее, куда она прибежит!

Оглобля

Допели, и Лидия испугалась: что, все? Неужели у них ничего не будет? Ночью, когда все уснули, не спала только она. Тихо открылась дверь в купе, Василий сел рядом: «Ну, рассказывай…». Он негромко спрашивал что-то уместное, а она рассказывала ему всю свою жизнь. Приехали в Крым. Как-то Шукшин неловко достал из-под пиджака маленький букетик и сказал, что никогда раньше не дарил цветы девушкам.

Конечно, она боялась. Знала, какой тяжелый у него характер, как он бушует пьяным, как трудно быть с ним рядом. Там, в Крыму Шукшин однажды пришел в гости к Лидии «неожиданно трезвым». Она сказала: молилась, пообещала Богу спасти тебя от пьянства. Он ответил что-то проникновенное, вроде «никто больше не сможет мне помочь, только ты» — и ушел искать вино.

Никто больше не сможет мне помочь, только ты.

Станислав Любшин на этих съемках несколько раз пытался увещевать Шукшина: вы режиссер, известный актер, писатель — как вы себя ведете? Шукшин посылал его обидным сибирским матом. Пьяным он вообще не помнил себя: мог взять оглоблю и описывать ей круг вокруг себя, и только Лида не боялась войти в этот круг. Она брала его за плечо и уводила — послушного, обмягшего…

Любшин потом писал, как однажды ночью Шукшин принес ему несколько рассказов: «На, прочти, только написал». Прочел — стало стыдно, что делал ему замечания. «Понял теперь?» — спокойно сказал Шукшин и ушел в сторону моря. Он понимал, что гений — а уж это ли не самооправдание?

«Понял теперь?» — спокойно сказал Шукшин и ушел в сторону моря.

После съемок этого фильма у Шукшина и Виктории Софроновой родилась девочка, Катя. Писатель разрывался между двумя женщинами, «жил то с Лидой, то со мной», — писала Софронова. Не мог ни одной из них сказать ничего вразумительного. Виктория его прогнала.

Взвалила и потащила

Жить с гением трудно. Лидия Федосеева-Шукшина вспоминала: за все 10 лет он раз пять, не больше, сказал, что любит ее, и то — или от ревности, или от обиды. Долгое время он страшно, по‑черному, пил:

«Вася мог две-три недели пить, был агрессивный, буйный. <…>Был даже случай, когда увидела мужа лежащим около дома, а я тогда была беременная. Лифт не работал. Что делать? Взвалила на себя и потащила», — вспоминала она.

Шукшина спасли дети. После рождения Маши он надолго бросил пить. А после одного страшного случая «завязал» насовсем. Однажды он гулял с Машей, встретил приятеля, зашел с ним выпить. Коляску с дочерью оставил у входа — думал, быстро замахнет стопочку и вернется. Но после первой стопки была вторая, потом третья… Шукшин вышел из заведения и даже не посмотрел в сторону коляски. Пришел домой. Лидия, беременная Олей, остолбенела от ужаса. Они кинулись за Машей — к счастью, коляска так и стояла на месте.

Лидия, беременная Олей, остолбенела от ужаса. Они кинулись за Машей — к счастью, коляска так и стояла на месте.

Дочек Шукшин просто обожал, и готов был за них убить. Известная история: однажды Лида ушла на вечеринку в Дом архитекторов с Жанной Болотовой и Николаем Губенко, а девочек оставила с племянницей, которой было лет 13. Вернулась домой под утро — а ночью со съемок неожиданно вернулся Шукшин. Лидия открыла дверь и чудом увернулась от топора, который летел ей в голову.

«Он втащил меня в кабинет, стал колошматить. Это счастье, что я была в шубе и в шапке. Он бы меня, наверное, убил, будь я раздета. Ползком, сдерживая рыдания, чтобы не разбудить детей, я отползла в комнату», — вспоминала Лидия. Она еще просила прощения, а он сказал, что хотел ее убить, и показал монтировочный ключ под подушкой.

Он втащил меня в кабинет, стал колошматить. Это счастье, что я была в шубе и в шапке.

Они никогда не вспоминали эту историю, как будто ее не было.

Норковая шуба

Но и хорошего в их семейной жизни тоже было много. Обживали новую большую квартиру -Шукшин был счастлив, что у него теперь свой кабинет и кричал из него жене: «хэлло, Лида! Ты меня слышишь?». Было одно на двоих счастье после огромного успеха «Калины красной»: на гонорар он купил Лиде шубу, а себе дубленку у Николая Губенко. Какими элегантными красавцами они себе казались! Дочки росли — радовали. Счастье было настоящим, это ни с чем не перепутаешь.

Хэлло, Лида! Ты меня слышишь?

Когда Шукшин умер, Лидия никак не могла прийти в себя, не понимала, как ей жить в мире, в котором больше нет ее Васи: «те дни — сплошное черное пятно». Хотела уйти в монастырь. Но жизнь продолжалась, время шло, затягивая горе прочной коркой: если не трогать, то уже и не болит. Только вот никто не смог его заменить, и ни с кем, ни с кем нельзя было вот так спеть «Калину красную».