Наталья Белохвостикова: “Я со своим лицом делала все что можно и нельзя”

Мы сидели с Натальей Белохвостиковой в кафе за столиком на улице. Мимо проходили люди… И никто ее не узнавал. Ее, суперзвезду советского кино, главную красавицу 70-х и 80-х… А когда я отправлялся к ней на встречу и сказал об этом коллеге, он спросил: «Как, а она еще жива?!» Мне его захотелось прибить прямо на месте.

А «У озера»? А «Красное и черное»? А «Маленькие трагедии»? А «Стакан воды»? Люди, ау, что с вами! Как же это несправедливо…

«Лисы приходят, белки прыгают»

— Наталья Николаевна, вы — звезда?

— Не-е-ет. Я — человек.

— Вы всегда так отвечали на этот вопрос?

— Абсолютно! Мне стыдно. Когда Герасимов слышал слово «звезда» от кого-то, он грустнел, а мы стеснялись. Еще со времен ВГИКа. Слово «звезда» — это что-то такое неправильное. Вот Артист с большой буквы — да, это хорошо.

— Знаете, я в редакции сказал, что иду с вами встречаться, и некоторые… стали вспоминать, к кому это я иду. Потому что вас давно нет в медиапространстве.

— В медиа — да. Но картины не выходят, проката нет. Наташа, дочь, сняла замечательный фильм, где последнюю роль сыграл Золотухин, — «В России идет снег», он так практически и не вышел. Я там, кстати, совершенно не похожа на себя. Играю битломанку, которая поет песни «Битлз», пьяная поет с Золотухиным… Но этого никто не видел. Очень жалко. Там прекрасная работа Золотухина, фантастическая, это его последняя роль. Очень смешная картина и очень страшная. Может, ее покажут когда-нибудь. Сейчас мы снимаем «Сказку о царе Салтане», но никак она недофинансируется у нас.

— А кто снимает?

— Наумов, Наташа ему помогает. Сняли полкартины. Я играю сватью бабу Бабариху, смешно, материал замечательный. Но хоть Пушкин — наше всё… К кому обращаться? Тусовки я не очень люблю, общаюсь только с теми, кто мне дорог и близок. А влезать в то, что я вижу на экране, — мне как-то жалко времени. Прошло то время, когда планка держалась, сейчас она как-то очень падает. Поэтому хочется заниматься только тем, чем хочется.

— А чем хочется? Выращивать помидоры на даче?

— Нет, я совершенно городской житель. У меня был фестиваль, который проходил двенадцать лет. Он закрылся. Сейчас я создаю фонд. И вот посредством этого фонда будем делать какие-то хорошие дела, хотя они опосредованно связаны с кино. Но мне это сейчас интересно. Потом мы с Володей пишем книжку, каждый свою историю. И это мне интересно. А грядки — нет. У меня, знаете, на участке лес. И те, кто входит, им становится немножечко неуютно, потому что дом и вековые дубы… Лисы приходят, белки прыгают…

— Но публичные мероприятия вы все-таки посещаете?

— Очень редко бывают у меня встречи со зрителями, я это не очень люблю. Но вот на днях я ходила на концерт Евтушенко. Он лучший друг Наумова! Его великие стихи «Кладбище китов» посвящены Наумову.

— Вы говорите, что стихи любите. Но вот есть Светлана Крючкова. Когда она не снимается, то как раз стихи и читает — Ахматову, Цветаеву… То есть она хочет быть в работе, быть востребованной. А вы так не хотите?

— Светлана всегда замечательно читала стихи, это было ее жизнью, она в этом находила какую-то отдушину. Я этим профессионально и всерьез не занималась, я жила своим фестивалем. И актерство — не единственный путь в этой жизни. Мир велик…

— А актерская профессия может надоесть? Ну, как любая другая.

— Надоесть? Нет, это такое болото, которое надоесть не может.

— Болото?

— По-моему, да. Ну, это тина такая. Если тебе хоть раз показалось, что да, это удалось, — тогда надоесть не может. И у меня всегда параллельно с жизнью кинематографической была другая еще жизнь.

— Другая жизнь — это что?

— Человеческая. Я никогда не играла несколько ролей одновременно, никогда не пыталась что-то ухватить. Жизнь позволила это сделать, потому что у меня был тыл, у меня был Володя — и есть. У меня была масса друзей — и есть, по всему миру. Мне это доставляет огромную радость. Не могу сказать, что вот, если сейчас я не играю, это вызывает во мне какие-то страдания. Я знаю, будет что-то хорошее. Вот этого я жду. Но, правда, учитель был великий и планка была высокой, партнеры были великие, и играть абы что не хочется.

— А театр?

— Ну, я киношная девушка. Я очень часто пыталась начинать что-то репетировать в разных театрах, меня часто зовут… Я говорю: да-да-да, хорошо, сейчас… Но потом наступает миг, когда я думаю: да что ж я делаю-то! И убегаю в кино. Наверное, не дано 150 раз выходить на сцену. Все-таки искусство кино и театра — две очень далекие вещи. Так еще Герасимов говорил.

— У вас всегда остаются хорошие отношения с партнерами по фильмам, в которых вы играете? Или просто вы такая позитивная? Вот та же Гурченко в фильме «Пять вечеров» играла такую любовь с Любшиным, а в жизни вообще его не замечала.

— Нет, я другая. Я могу работать только с людьми, у которых есть команда, понимание друг друга. С людьми одной крови. Если какой-то ежик пробегает, я уже совершенно нахожусь в полупараличе и не знаю, что с этим делать. У меня нет плохих отношений с моими партнерами, ни с кем. Но, к сожалению, очень многих партнеров уже нет — любимых, дорогих.

— Например, Василий Макарович Шукшин… Он же был сложнейший, взрывной, непредсказуемый человек.

— Я этого вообще не знала. Я видела его искрящиеся глаза, в которых невозможно было не утонуть. Он мне, 17-летней девчонке, просто помогал каждую секунду. Даже когда снимался не его кадр, он стоял за камерой. Это счастье, что Шукшин был моим первым партнером. Вы знаете, чем мощнее человек, артист, тем он добрее к миру.

«Я делала себе старческий грим по 5 часов»

— А к Англии как вы относитесь?

— Хорошо. Я же там выросла. Да я ко всем странам хорошо отношусь, а жить могу только здесь.

— Ну, у вас такие родители…

— Да, дипломаты. Папа — посол. Я маму помню, которая собиралась на коронацию Елизаветы II. Много впечатлений, хотя я была малюткой совсем. В кино меня там первый раз привели. Но это было все-таки советское воспитание, мы жили очень замкнуто, в посольстве. И в садик я ходила на территории посольства. А когда мне было пять лет, мы вернулись в Союз.

— Но потом возвращались?

— Да, была несколько раз. Когда снимали «Тегеран-43», например… Но меня больше манит Италия, где я очень много снималась. Я люблю все эти горбатые городки… Я люблю Тонино Гуэрру и все, что с ним связано. Я с ним очень много общалась. Мне в Италии хорошо. Я вспоминаю Феллини, Франческо Роззи, людей, которых я знала…

— А Джульетта Мазина? Кончаловский рассказывал, что, когда в конце фильма «Ночи Кабирии» он смотрит эпизод, где она ограбленная идет и смеется сквозь слезы, он плачет. Всегда.

— Тонино Гуэрра сказал, что я ему напоминаю Джульетту Мазину. И я безумно ему за эти слова благодарна, потому что снималась в картине «Белый праздник» по его сценарию. И он тогда еще сказал про меня: «Я очень хочу, чтобы она читала мои стихи».

Наумов должен был снимать фильм с Марчелло Мастроянни по сценарию Тонино Гуэрры. Марчелло приезжал из больницы в дом Тонино, и они втроем с Наумовым писали сценарий, а мне было позволено сидеть в уголке. Такого кайфа я не испытывала больше никогда. Они хохотали, сочиняли…

— На каком языке разговаривали?

— По-английски. К тому же Лора, жена Тонино, все переводила по-русски. Марчелло рассказывал, как он своим женам отдавал все время… что только не отдавал! Они подтрунивали друг над другом, эти великие старики.

— Наталья Николаевна, вы же в 70–80-е годы были одной из главных красавиц советского кинематографа. Не было такого момента, когда режиссер попросил вас раздеться и сыграть интимную сцену?

— У меня такого не было.

— Но если бы попросил, согласились бы?

— А кто меня знает.

— Но разве вы никогда не пользовались своей красотой, играя роль в кино? Ведь красивая актриса — это очень опасно, иногда кроме смазливого личика там внутри остается не так уж много. Пример? Мэрилин Монро.

— Судьбы разные совершенно. Вот я со своим лицом делала все что можно и нельзя. Я делала себе старческий грим по пять часов. Я творила беспредел какой-то, который ни одна нормальная женщина себе не позволит. Даже лишнюю морщинку.

— Это в фильме «Берег»?

— И «Берег», и «Тегеран-43». Потом лицо болит, кожа болит. И ты не молодеешь после всех этих процедур. Но я вот такая безбашенная, делала это — и радовалась, что на экране получается старуха.

— Но у вас нет сожаления оттого, что что-то не сыграно? Или у вас вообще нет амбиций?

— Я четко знаю, что выстраивала свою жизнь так, как считала правильным. От очень многих ролей отказывалась, да. Но я никогда не оглядываюсь назад и не говорю себя, что была не права. Я всегда была разумна, всегда соображала что делаю, и если двадцать лет назад, тридцать, год назад поступала так, как поступала, то на это были причины.

— Это называется — ни о чем не жалею.

— Да, не жалею. Я не смотрю свои картины, я их не пересматриваю. Я иду вперед.

— И мои любимые «Маленькие трагедии» не пересматриваете?

— Нет, не смотрю. Другие сцены — пожалуйста, ради бога, а когда начинается донна Анна — всё, выключаю.

— А Высоцкий вам говорил, что вы такая красивая? Или что такая талантливая?

— Нет, ничего не говорил. Мы с ним говорили басом, когда снимались, потому что я была больна безумно. И оба хохотали, и вся группа хохотала. Он был очень смешливый. Донна Анна — она же испанка, черненькая. И там эта сцена, когда «черные власы на мрамор бледный рассыплете…» — Пушкин написал, не кто-нибудь. А режиссер Швейцер был убежден: «Ангел в России должен быть с белыми волосами». Приходил Володя в павильон и говорил: «И чудные власы на мрамор бледный рассыплете». Мы так и сняли, поправили Пушкина.

— И никто не заметил.

— И никто не заметил, да. Высоцкому нравилось, что он там снимается. Вообще, мне очень жалко, что он так мало сыграл. Писали на него сценарий. И Швейцер его утверждал три месяца, говорил, что не начнет снимать, пока не утвердят Высоцкого. Планы были немыслимые, но это была его последняя роль. Картина вышла 23 июля, а 25-го он умер. Он не видел фильм.

— Помните историю, когда Говорухин снимался в «Ассе» у Соловьева? Все же режиссер маститый, стал Соловьеву чего-то подсказывать, а он ему: «Ты актер, твое место в буфете». Вы никогда не подсказываете ничего режиссеру?

— Я не конфликтная, но отстаивающая свою позицию. Я и в жизни не конфликтная, но делаю то, что хочу сделать. Я просто внешне белая и пушистая… А на самом деле — не белая и пушистая. Разная.

«Если мне что-то не нравится, я лучше промолчу. У меня папа дипломат»

— А Наумов это хорошо знал? Или вы как-то поначалу притирались?

— Мы поженились в 72-м. Просто нашлись друг для друга, никто ни к кому не притирался. Нам было комфортно с самого начала вместе. Он понимал, что я артистка, он видел фильм «У озера». Человек, который сыграл трехчасовую монокартину, не может быть ни мямлей, ни ведомой. Но если бы я не встретила Алова и Наумова, моя судьба была бы совершенно иной, и мы бы с вами сейчас не сидели и не разговаривали.

— А когда Алова не стало… Как Наумов это пережил?

— Ушел лучший друг в первую очередь. С юности. Наумов ходил черный целый год, это был совершенный кошмар. Алову было всего 59… Они были единым целым. Утро начиналось со звонка, вечером — звонок по телефону, несмотря на то, что целый день на студии и жили в соседних домах. Это была настоящая мужская дружба, которую я больше никогда ни у кого не встречала. Они подружились еще во ВГИКе, в 49-м. А уже в 53-м снимали «Тревожную молодость», потом — «Корчагина». В Киеве они начали снимать. У них весь курс был очень известный: Параджанов, Озеров, Хуциев… Звездный курс!.. У Александра Александровича была страшная контузия во время войны, он ходил с палочкой. Война его и добила спустя годы. Мы понимали, что он болеет, но он никогда в жизни не показывал это. Я не видела, чтобы он уставал, он всегда улыбался…

— Недавно я смотрел фильм «Бассейн» 1969 года с молодым Аленом Делоном…

— А я там обожаю Роми Шнайдер, она великая артистка!

— Но с Делоном вы встретились немножко позже — в «Тегеране-43». В этом фильме он не был «приглашенной звездой», работал как все?

— Да, Ален совершенно не пафосный. Как ребенок, как все мы, артисты, обидчивый, и настроенческий, и переживающий, как получилось… Все то же самое. Вообще, артисты — это одна национальность, по-моему.

— И не требовал себе отдельный вагончик?

— Никогда в жизни! Мы с ним очень похожими оказались. Это единственный партнер в моей жизни, который не обедает. Вот начинается обеденный перерыв, все идут обедать… Делон идет в одну комнатку, я — в другую, мы пьем чай и сами с собой разговариваем… Знаете, он не любит ошибаться. Один раз он ошибся, перепутал текст — и просто стал серым. А по жизни он везунчик, конечно, всегда выигрывает.

— Слушайте, вы какая-то воздушная. Для вас плохих людей вообще не бывает? Вы обо всех говорите только хорошее.

— Ну да, даже если мне что-то не нравится, я лучше промолчу. У меня папа дипломат.

— Вы не виноваты, это гены!

— Жизненная позиция — улыбайся, держи спину ровно и делай то, что должно. Хорошие родители были, мудрые, которые научили ко всему относиться нормально. Кстати, о Делоне. Он ведь тоже занимается не только кино. Лошадьми, собаками, он делает духи, у него вертолет… Я не знаю, чем он не занимался в своей жизни. Он сейчас говорит: «Мое любимое место — мой загородный дом, мои собаки. Похороните меня с ними». И ничего вы с ним не сделаете. У каждого свой путь.

— Но ваш путь еще и такой, что Кирилл у вас появился. Ему сейчас 13?

— Да, и он выше меня ростом.

— 13 — переходный возраст. Это непросто, я по себе помню.

— Нет, он замечательный. То, что Кириллу было так непросто в первые годы его жизни, видимо, оставило свой след, потому что он сострадает, жалеет, болеет за всех. Хочет все отдать, всем помочь. А так он ужасно талантливый парень, собирается стать математиком. Так что у нас все впереди. Знаете, мои родители мне не сказали «нет» однажды, и я им за это благодарна. Поэтому родители должны иметь мудрость сказать: давай, мы тебе поможем.

— Помимо кино и семьи что вас еще волнует в этой жизни?

— Я же дочка дипломата, я миротворец по жизни. Вот убили Павла Шеремета — и я до трех ночи не спала, ворочалась, хотя лично не была знакома. Меня все это просто размазывает по стенке, я не понимаю, за что это. Мне страшно. Ведь люди не для этого рождаются. Может, мир сошел с ума?..

 

Источник