Король и сын

О конфликте отцов и детей написаны тома. И всё же трудно найти книгу, наполненную такой горечью и обидой, какой наполнены мемуары сына Юла Бриннера Рока.Четыреста страниц – «очная ставка» сына и умершего отца, неоплаченные счета и невысказанные претензии, но главное, наверное, желание примирения

Мистер Бриннер, вам пришлось доказывать, что вы сами по себе, без тени великого отца, чего-то стоите?

– Нет, я никогда не сравнивал себя с отцом. Никогда не хотел себе карьеры актера. Я – писатель. Мне хотелось познать мир с разных точек зрения, как человеку эпохи Возрождения. Я был и ресторатором, и профессором истории и политологии, и программистом в «Бэнк оф Америка», и пилотом собственного двухмоторного самолёта, и даже телохранителем Мухаммеда Али.

Конечно, дети знаменитостей ощущают на себе груз давления звёздности своих родителей. И многие из них сами пускают свою жизнь под откос. Многочисленные самоубийства, увлечения наркотиками. Есть, конечно, исключения – Лайза Минелли, Майкл Дуглас, Джемми Ли Кертис. Но их немного.

Если меня в жизни мучили сомнения, то их помогали развеять мудрые советы Жана Кокто, Сальвадора Дали, Фрэнка Синатры и Боба Дилана – не самая плохая компания! Поверьте, в мире и так хватает проблем, чтобы лить слёзы по несложившейся судьбе «звёздных детей».

А книгу я начал писать сразу после смерти отца. Мне хотелось понять, что такое отношения отца и сына – вообще, на все времена, − и почему эта связь обречена быть разорванной. В 1957 году, когда мне было десять лет, отец принял участие в сценарии и спродюсировал голливудскую экранизацию «Братьев Карамазовых», в которой сыграл Дмитрия. И даже тогда я задумывался о том, каким сыном должен вырасти. Оглядываюсь назад, и мне кажется, что я, его единственный сын, в отношении отца тоже был Дмитрием… А заодно и Иваном, и Алёшей… и даже Смердяковым!

 

Восходящая звезда театрального Бродвея. 1949 год

Вот вы назвали книгу: «Юл, человек, который мог быть королём». Почему «мог быть», а не стал?

− «Человек, который хотел быть королём» − роман Киплинга о человеке, которого ошибочно приняли за короля, и он решил воспользоваться этим недоразумением. Любой достигший славы актёр попадает в подобное положение – его воспринимают по сыгранным ролям, а не по тому, каков он на самом деле.

Отца часто называли королём сцены. Однажды в Лондоне у отеля «Клариджес» он ожидал свой лимузин в компании трёх королей: юного греческого короля Константина, короля Иордании Хусейна и короля Испании Хуана Карлоса. Пока они, в ожидании машин, стояли под навесом, папа услышал, как один портье шепнул другому: «Жаль, что у нас тут не покер − четыре короля на руках!» Хотя Юл был больше чем король – он был художником.

Ну и самая его звёздная роль – это Король в спектакле «Король и я», а не в фильме «Великолепная семёрка», как считают поголовно все у вас, в России. Юл в роли Короля выходил на сцену около пяти тысяч раз и отдал ей четырнадцать лет своей жизни. Кстати, за эту роль в одноимённом фильме он получил «Оскара». Два года назад я предложил городским властям Владивостока сделать памятник отцу именно в образе короля Сиама. Теперь папа-король стоит перед домом номер 15 на Алеутской улице – домом, где он родился. 

Вы пишете, что много лет пытались заслужить отцовское одобрение, но вам так и не удалось этого сделать. А кем он хотел вас видеть?

− Отец всегда говорил, что я волен заниматься чем угодно, лишь бы это делало меня счастливым. Он гордился, что я всерьёз хочу стать писателем. Но после публикации моего первого романа, думаю, он предпочёл бы, чтобы я выбрал профессию с более стабильным доходом. Он хотел, чтобы я не разбрасывался, а выбрал что-то одно. Чтобы не начинал каждый раз с нуля. К тому же отец хотел, чтобы сын хорошо зарабатывал, а я был больше озабочен пониманием мира, чем получением прибыли.

А как вас, интеллектуала, писателя, занесло в телохранители Мухаммеда Али?

− В начале 70-х в Хьюстоне устраивался матч Али, и меня пригласили переводчиком – один швейцарский предприниматель собирался провести с боксёром переговоры. Мухаммед раздавал автографы, когда какой-то поддатый техасец крикнул ему: «Ниггер, убирайся обратно в Ханой!» – и стал размахивать кулаками. А совсем незадолго до этого Верховный суд США вернул ему боксёрскую лицензию. Если бы он ударил за пределами ринга, лицензию снова бы отобрали. Я применил приём, которому научил меня отец, – вывернул техасцу запястье. В следующие несколько лет, где бы у Али ни проходил бой, он приглашал меня официально работать своим телохранителем. Мы с ним сразу пришлись друг другу по душе – несмотря на мой тогдашний хипповский прикид. Мухаммед был большим поклонником Юла, так же как и отец его боготворил. Однажды я позвонил папе из номера Али и передал трубку боксёру – оба были в восторге. «Кто бы мог подумать, что сын фараона египетского будет защищать чёрного мальчонку из Луисвилля!» − говорил Али.

Известно, что Юл постоянно выдумывал легенды о себе. Для чего, по-вашему, ему нужно было всё это мифотворчество?

− В начале своей звёздной карьеры он понял, что реальные факты биографии прессу не интересуют, что никому нет дела до правдивой, но запутанной истории его семьи. Поэтому он и начал придумывать. То говорил, что его отец монгол, получивший швейцарское гражданство. То настаивал на своём цыганском происхождении. В четырнадцать лет он оказался в Париже и близко сошёлся с артистическим цыганским кланом Димитриевичей. Отец большого семейства Иван Димитриевич в своё время пел для Распутина. Сын его Алёша стал для Юла настоящим цыганским «старшим братом», который научил его главному – взаимодействию с публикой. Алёша учил его петь – «не слишком громко, лишь до горизонта».

Юл освоил играючи семиструнную цыганскую гитару. Ему не исполнилось и пятнадцати, когда он начал выступать в кабаре под аккомпанемент цыганского оркестра в тридцать гитар. С Алёшей они разговаривали на роме, спорили. По цыганской традиции правым считается тот, кто переспорит соперника. Юл очень полюбил такой способ убеждения. У цыган он заимствовал их артистическое правило: «Выделяйся, иначе потеряешься в толпе».

У отца было цыганское мироощущение, а правда для цыгана вещь относительная. Он говорил, что человек, не принадлежа никому и ничему, рождается один, живёт один и один умирает, – это очень по-цыгански.

В юности отец был плотно сбитый, плечистый и всегда готовый к дракам. Во французском лицее «Монсей» быстро завоевал репутацию одного из самых крутых парней в школе, что ему очень нравилось. Он не любил командные виды спорта, но преуспел в гимнастике, плавании и лыжах. Умел дольше всех задерживать под водой дыхание благодаря хатха-йоге, которой обучался на Дальнем Востоке, свистеть громче. Он постоянно сбегал из лицея. К шестнадцати годам самым надёжным местом на земле для него стал цыганский ночной клуб.

Юл с сёстрами Марусей и Верой. 1925 год

Со временем я узнал, что многие невероятные истории, которые Юл рассказывал о себе, − правда. Помню, он рассказывал, как в детстве им с сестрой Верой и кузиной Ириной пришлось прятаться ночью в подвале их дачного домика, потому что вокруг бродили амурские тигры. Дача располагалась в местечке Сидеми на берегу Амурского залива. В своё время, услышав эту историю в Нью-Йорке, я воспринял её как нечто фантастическое, а оказалось – абсолютная правда.

Эгоцентричность – вот что было русского в характере отца. Каждый русский – это центр вселенной. А я долгие годы потратил на то, чтобы признать, что я вовсе не пуп земли. Мой отец был примером того, как нужно поступать и, что ещё более важно, как не нужно поступать. Я рад, что мне не нужно быть Юлом Бриннером, и я стараюсь сделать Рока Бриннера более приятным, душевным и сострадательным человеком, чем был мой отец.

Ну а детство ваше было счастливым или одиноким, несчастным?

– Очень счастливым. Моя удивительная мать, актриса Вирджиния Гилмор, стала звездой раньше отца – она снималась у Жана Ренуара в его первом американском фильме, позже работала с Фрицем Лангом. Самюэль Голдвин говорил о ней: «Вирджиния – настоящая американская красотка, причём с мозгами». Когда родители встретились, ей было двадцать два, а Юлу – двадцать один. Познакомились они на вечеринке. Мама рассказывала, он покорил её, когда негромким голосом начал напевать – только для неё одной – цыганские песни, подыгрывая на семиструнной гитаре. Они поженились в 1944 году – он тогда ещё даже не говорил свободно по-английски. Вирджиния к тому времени была настоящей звездой сцены, играла главную роль в комедии «Дорогая Руфь» на Бродвее, выдержавшей почти семьсот постановок. Это давало им деньги для оплаты за квартиру, но на жизнь почти ничего не оставалось – у отца не было постоянной работы. Он выступал в «Голубом ангеле», авангардном ночном клубе, пел цыганские романсы. Их с Вирджинией часто называли «Гилморами», Юл страшно возмущался и обижался на обращение «мистер Гилмор». Многих голливудских звёзд он уже повидал вблизи, так, ничего особенного. Самоуверенности ему было не занимать. Однажды, тринадцать недель подряд, мои родители каждый день вместе выходили в эфир в качестве соведущих первого в истории телевидения семейного ток-шоу на «Си-би-эс», называлось оно «Мистер и миссис», было это в 1948 году.

Юл с Вирджинией и сыном Роком. 1947 год

Юл так описывал их работу: «Обхохочешься… Мы с Вирджинией были продюсерами, сценаристами, режиссёрами и актёрами, хотя время от времени нам удавалось залучить к себе какую-нибудь ничего не подозревающую знаменитость. Мы оплачивали нашему гостю такси – больше не позволял бюджет. Идея передачи заключалась в том, что мы выходим в эфир, минут десять − двенадцать болтаем с гостем, потом ассистент режиссёра щёлкает пальцами и вопит: «Мы  в эфире!» Вирджиния в полном изумлении поворачивается ко мне: «Мы, оказывается, в эфире», − а я с круглыми глазами отвечаю: «Вот оно, значит, как?» И только после этого, в теории, мы выходим в эфир, хотя с гостем беседуем уже давно. Однажды мы устроили встречу Сальвадора Дали и Элла Кэппа. Беседа текла настолько неподцензурно, что я вообще поразился, как нам эфир не прихлопнули…»

Когда я родился, мама оставила свою так удачно начавшуюся карьеру, чтобы посвятить себя семье. Денег у родителей никогда не было – Юл был расточителен и не умел копить. Я появился на свет за два дня до Рождества 1946 года, когда он был на гастролях. Оплачивала счета и забирала маму из больницы сестра отца тётя Вера.

Надо заметить, что уже в то время Юл не представлял себе, что такое моногамия, и позаводил немало романов – с замужней на тот момент Джуди Гарленд и Джоан Кроуфорд.

Получилось, что женщина пожертвовала карьерой ради мужа и сына, а муж пожертвовалженщиной ради карьеры и приятных сопутствующих?

− Получается, что так. Когда Юл собрался на прослушивание «Король и я», мама не хотела его пускать, но он сказал, что она просто ревнует, не хочет, чтобы «мистер Гилмор» сам становился знаменитым. Режиссёр Ричард Роджерс вспоминал: «…вышел лысый парень, сел по-турецки на сцену. У него с собой была гитара, и он шандарахнул по ней, испустил эдакий неземной вопль и запел что-то совершенно варварское. Мы с Оскаром переглянулись и сказали: «Всё!»

 

«Помимо английского Юл говорил по-русски, по-французски, по-корейски, по-китайски и немного на немецком» 

Рок Бриннер

Постепенно Юл подчинил себе весь спектакль. Сочетание души ангела и тела зверя у Короля, каким его показывал Юл, разило публику наповал. Его успех Вирджинию не вдохновлял. Конечно, хорошо, что родители жили теперь без финансовых проблем, смогли переехать из комнаты над химчисткой в приличную квартиру неподалёку от Центрального парка. Мама понимала – на её актёрской карьере поставлен крест. Их спальню украшали камин, каракулевый ковёр во весь пол. Кровать исполинских размеров была подвешена к потолку на слоновьих цепях, привезённых из Индии. Рояль в гостиной, мебель, обитая атласом, встроенный телевизор и стереосистема – обоим очень нравилось чувствовать себя состоятельными людьми. Но со всем этим пришлось распрощаться − когда мне было шесть лет, мы покинули Нью-Йорк, отправившись все вместе в долгое турне с постановкой «Король и я».

Юл и Рок Бриннеры. 1949 год

Несколько лет мы жили в поезде, который предоставляло театральное агентство. С нами также ездил мой репетитор. Моя мать так вспоминала об этом периоде нашей жизни: «Грязное бельё накапливалось в умопомрачительных количествах, а отдавать его в стирку нельзя, потому что нам вскоре уезжать. Ванная комната, следовательно, превращается в мокрый склеп, увешанный сохнущей одеждой. Наконец, когда дневные труды закончены и у тебя появляется время спокойно посидеть с мужем, его просто нет дома – он ушёл в театр. А ты остаёшься одна совершенно в незнакомом городе. А поскольку на одном месте живёшь не так долго, чтобы завелись друзья, одиночество и оторванность от мира становятся твоими злейшими врагами. Бесчисленное количество пустых гостиничных номеров и череда незнакомых городов».

В девять лет меня отправили в школу-интернат, там я увидел девочку с огромными чёрными глазами и длинным «конским хвостом», и я тут же в неё влюбился. Это была Лайза Минелли, ставшая моей подругой на всю жизнь. Мы с Лайзой были словно принц и принцесса из соседних голливудских королевств. Она была первой девушкой, которую я поцеловал. На мой десятый день рождения отец подарил мне то, о чём я всегда мечтал, – медальон со святым Христофором. Помню, он сказал: «Всегда носи его у сердца, парнишка». В лучших романтических традициях я тут же повесил медальон Лайзе на шею. На другой день меня отправили в дом Минелли – вернуть «этого чертова святого Христофора». Приказал сделать это не отец – ему-то нравилось видеть сына с дочерью Джуди Гарланд. Рассвирепела мама, и я не мог понять почему. Помню, открыла мне Джуди. Дороти из «Волшебника страны Оз» − только взрослая. Медальон мне Лайза вернула, презрительно надув губки. Нам с Лайзой было по году, когда у отца с Джуди случился роман, и однажды мне пришло в голову, что, если бы Юл и Джуди влюбились друг в друга ещё до того, как женились и вышли замуж за кого-то другого, мы с Лайзой могли бы оказаться… одним человеком!

И мы остаёмся добрыми друзьями до сих пор. Одно из счастливых воспоминаний последнего времени – наша совместная поездка в 2011 году на кинофестиваль во Владивосток. Там я познакомился с юной актрисой Лизой Арзамасовой и её матерью Юлией. Лизе тогда было тринадцать лет, и она мне сказала, что Лайза Минелли – её самая любимая актриса в мире. Вскоре я собрал их всех вместе в Нью-Йорке, и теперь Лайза А. является протеже Лайзы М.

А Голливуд уже был завоеван? Какие на этот счёт были семейные легенды?

− Про себя отец говорил так: «Я просто средненький монгольский парнишка с ограниченным амплуа». У него хватало ума понимать, что он не слишком подходит под амплуа ведущих актёров. Но вывод сделал своеобразный − о собственной исключительности, что принадлежит Юл Бриннер к иному биологическому виду по сравнению с Грегори Пеком или Кларком Гейблом. Но, будучи в Голливуде новичком, он вёл себя вполне благопристойно. Женщины были от него без ума, а мужчины дружелюбны – они не видели в нём конкурента. Студии начали предлагать ему роли героев. И тут возникло предложение экранизации пьесы «Король и я». Из Нью-Йорка мы переселились в небольшой дом в западном Лос-Анджелесе. В гостиной во главе стола возвышался трон с шестифутовой спинкой, на котором висел хлыст с серебряной рукояткой.

Отношения Юла с голливудской верхушкой начали накаляться. К началу съёмок фильма «Король и я» он играл Короля на сцене уже четыре сезона и чувствовал пьесу до малейших нюансов. А теперь эти напыщенные студийные паразиты хотели изменить сценарий, сделать так, чтобы Короля ранило в схватке с белым слоном! Они тупы и не понимают того, над чем рыдала вся Америка, – Король умирает не от ран, а от унижения и разбитого сердца. 1956 год был вершиной его кинокарьеры, почти одновременно вышли фильмы «Король и я», «Десять заповедей» и «Анастасия». Было очевидно, что киноакадемия номинирует его на «Оскар», − неясно только, за какой фильм. Его конкурентами были Кирк Дуглас и сэр Лоуренс Оливье. И его победа вовсе не выглядела предрешённой. Юла же беспокоило только одно – вдруг киноакадемия ошибётся при подсчёте голосов и награду случайно получит сэр Лоуренс Оливье? Получая статуэтку из рук Анны Маньяни за фильм «Король и я», он сказал: «Надеюсь, это не ошибка, потому что я вам её не отдам!» Он дал мне её подержать, когда на статуэтке ещё даже не было выгравировано его имя.

А был ли у Юла Бриннера Учитель − именно так, с большой буквы − или он во всём самоучка?

− Был. Михаил Чехов. Истинный гуру. Никто другой не оказал такого влияния на отца. После смерти Чехова Юл перешёл к Георгию Жданову. Перед съёмками каждого фильма Юл неделями проходил вместе с ним сценарий, чтобы понять, как должен развиваться образ его героя.

Ещё Жан Кокто, с которым он познакомился в юности в Париже – во времена кабаре и Димитриевичей. Именно Кокто сказал знаменитое: «Юл Бриннер, должно быть, безумец, если решил, что может быть Юлом Бриннером». Он ввёл Юла в круг парижской интеллигенции, где в то время модно было курить опиум, к чему юноша быстро пристрастился. Юл покупал его в доках, носил запас в гитаре, щедро делясь наркотиком с Кокто. Тот был курильщиком с десятилетним стажем. Юлу же посчастливилось избавиться от пагубной привычки довольно быстро – после курса лечения в швейцарском санатории. Они дружили всю жизнь. Однажды Кокто посоветовал отцу: «Когда станешь звездой, сделай так, чтобы публика не знала, что ты вообще ходишь в туалет». Через много лет, расписывая часовню Святого Петра в Валльфранш-сюр-Мэр, Кокто изобразил Юла в образе ангела, парящего слева над алтарём.

Когда я родился, Кокто поздравил отца и предложил себя на роль крёстного. Но впервые мы встретились в Париже, когда мне было уже десять лет. Помню, однажды Кокто дал мне такой совет: «Ты всегда должен знать, как далеко за пределы можешь выйти». Когда он решил снять фильм «Завещание Орфея», − это было незадолго до его смерти, − Юл профинансировал проект, а также появился в нём в эпизодической роли – вместе с Пикассо и Жаном Маре. Через шесть лет после смерти Кокто я перевёл и адаптировал для сцены его книгу «Опиум. Дневник излечения» и сам играл этот моноспектакль в Лондоне, Дублине и на Бродвее.

…Юл был истинно голливудским секс-символом, и круг друзей у него был преимущественно американским – Фрэнк Синатра, Уильям Холден, Роберт Митчем, хотя во многом Юл всё же оставался европейцем. Ну и конечно же, в его жизни было много женщин. Правда, его раздражало, когда его называли секс-символом.

Марлен Дитрих была на двадцать лет старше Юла, и они наверняка пересекались в Париже в 30-е годы, но их роман начался в Нью-Йорке в 40-е, когда Юл исполнял цыганские песни под семиструнку в ночном клубе «Голубой ангел», названном в честь знаменитого фильма с Марлен. Это были первые годы его брака с моей матерью. Марлен была очень привлекательна и страстно влюблена в него. Как позже рассказывала её дочь Мария Рива, он был величайшей любовью её жизни. В 50-е, когда Юл стал уже бродвейской звездой, он снимал студию специально для тайных встреч с Марлен.

Именно в этой студии я впервые встретился с ней, мне было тогда шесть лет. По субботам отец всегда брал меня на дневной спектакль, а потом мы отправлялись на «конспиративную квартиру», чтобы пообедать с Марлен.

Она была очень домовитой – настоящая «хаусфрау» − и кормила меня вкуснейшим картофельным супом. Отец оставлял меня с ней, уезжая на вечерний спектакль. К его возвращению я уже засыпал. Конечно, настоящим бременем для меня было держать всё это и многое другое в секрете от мамы. Была такая же, но короткая история с Мэрилин Монро.

Однажды − мне было уже девять − мы с мамой собирались навестить бабушку, но у меня поднялась температура, и мама, уложив меня в постель, уехала одна. Когда вернулся отец, он очень удивился, обнаружив меня дома. Раздался звонок, я открыл дверь, передо мной стояла Мэрилин Монро – чёрные бриджи, белая блузка и изумрудно-зелёный шарфик. Я немного посидел с ними, изо всех сил стараясь не пялиться на Мэрилин. Потом меня отправили спать, а через некоторое время до меня донеслись гитарные переборы и голос отца, певшего «Иноходца». Утром я сам приготовил себе завтрак и стал собираться в школу. Дверь в родительскую спальню была закрыта, а на ковре в гостиной лежал воздушный изумрудный шарфик. Позже я увидел его у отца в гримёрке. Он проследил за моим взглядом и, твёрдо посмотрев мне в глаза, сказал: «Это будет наш с тобой секрет, парнишка».

Он считал её серьёзной актрисой и не мог смириться с тем, что продюсеры постоянно навязывали ей роли сексуальных пустышек. Он некоторое время носился с идеей продвижения Мэрилин на роль Грушеньки в «Братьях Карамазовых», где снимался сам, но все его усилия натыкались на каменную стену.

 

Роман Юла Бриннера и Ингрид Бергман начался на съёмочной площадке фильма "Анастасия". 1956 год

Был у него роман и с Ингрид Бергман. Он даже пригласил её к нам в гости, и в минуты, когда мама выходила из гостиной, голос Юла падал до интимного полушёпота – одновременно они переходили на французский. Это было в Париже, городе, в котором прошла его юность и куда он, как и обещал, вернулся американской кинозвездой. Снимали «Анастасию», с Юлом и Ингрид в главных ролях. Юл превратил своего персонажа в цыгана, владельца ночного клуба, по его настоянию в фильме в исполнении Димитриевичей мощно звучал «Окончен путь». Мы с отцом ходили по Парижу, Юл знакомил меня, десятилетнего мальчишку, с Хемингуэем, Пикассо и Дали, на сцене мы видели Эдит Пиаф, Ива Монтана и Марселя Марсо, которого Юл знал ещё с 30-х годов.

Какое у вас самое яркое воспоминание о времени, когда родители были вместе?

– Наш отпуск на Багамах. Я долго не мог уснуть и вышел на балкон, снаружи доносилась музыка. Они медленно танцевали под луной у океана… Когда родители развелись, я учился в Лос-Анжелесе. Мать переехала в Нью-Йорк, а отец – в Швейцарию. Я остался один в Калифорнии, но зато отец оставил мне свой лимузин. В одиннадцать лет мне пришлось выбирать, жить ли мне с матерью или с отцом, и я выбрал Швейцарию. Только в тридцать лет я вернулся в Америку, чтобы получить степень доктора истории в Колумбийском университете.

Обожаемая у нас не одним поколением «Великолепная семёрка» действительно появилась благодаря вашему отцу или это очередная легенда?

− Нет, не легенда. Как-то в выходные Юл повёл меня в кино, но предупредил, что фильм японский, с субтитрами и к тому же длинный. Называется «Семь самураев». Он сказал, что хочет купить на него права и адаптировать под вестерн. Я заржал: «Лысый ковбой – вот умора!» Но к тому времени у отца уже была собственная продюсерская компания «Альциона» – с греческого «Зимородок», – рисунок логотипа компании он заказал Жану Кокто. Подобно своему персонажу Крису, он лично подбирал актёров на роли остальных ковбоев. Его бесспорное лидерство никем не оспаривалось, и съёмки проходили благополучно. Это был один из самых первых вестернов «про дружбу». Во время съёмок он женился на Дорис, европейской аристократке, ведущей насыщенную светскую жизнь. На съёмочной площадке в честь новобрачных устроили фиесту, атмосфера была добрая, ненапряжённая, все искренне верили, что фильм станет большим хитом. Произошло это не сразу. Его партнёр, Стив Маккуин, однажды сказал мне: «У твоего отца очень правильное представление, Рок. Просто научись делать что-то одно лучше других – не важно что: играть в пинг-понг или очень быстро выхватывать шестизарядник. Работай, чтобы стать лучше всех. Папа у тебя что надо, Рок».

Из книги следует, что образ чисто «маскулинного» героя Юл поддерживал не только на экране, но и в жизни. Тяжело ему это давалось?

− Юл был спортсменом с детства. Он отлично плавал – в детстве в Амурском заливе, позже в реке Сунгари в Харбине, потом какое-то время работал спасателем в Биаррице. В Париже работал воздушным гимнастом в цирке, он ясно понимал, что его жизнь зависит от того, насколько тренировано его тело. В 50-х и 60-х годах водные лыжи стали его страстью, и, куда бы он ни отправлялся, всюду за ним следовал чехол с лыжами. Он принадлежал к поколению истинных киногероев, таких, как Кларк  Гейбл, Кирк Дуглас, Берт Ланкастер и Чарлтон Хестон. Каждый из них мог в любой момент снять рубашку, зная, что не нанесет этим урона брутальному имиджу. Отец был в хорошей форме, и у него не было с этим проблем. У него действительно была потрясающая фигура. В 50-х, когда Мэрилин Монро была бесспорным женским секс-символом, Юл считался её мужским «эквивалентом». К тому же он был совершенно бесстрашным. Легко переносил любую боль. В первый день съёмок «Братьев Карамазовых» в Голливуде он сломал два позвонка, упав с лошади. Три дня спустя он был снова в седле, в корсете с алюминиевыми пластинами, который носил до конца съёмок.

Ваш отец говорил, что слова «Он всего достиг» можно писать только на могильной плите. Что двигало им, заставляло его идти вперёд?

− Он всегда был полон неиссякаемой энергии и жаждой жизни и приключений. Каждой своей страсти, любому занятию он отдавался целиком. Недаром Синатра говорил, что Юл родился с литром шампанского в крови.

Помню, когда мне было десять лет, я сказал отцу, что хотел бы собирать марки. Отец сразу же загорелся идеей, и через год мы уже были обладателями громадной коллекции марок стран Организации Объединённых Наций. Эти альбомы он затем послал каждому из лидеров соответствующей страны ООН с просьбой об автографе лично для него и, конечно же, не получил ни одного отказа. Через три года продал нашу коллекцию, а на вырученные деньги купил подлинник Сезанна. После чего стал специальным консультантом ООН по проблемам беженцев. Увлёкшись фотографированием, он издал альбом своих фоторепортажей о бедственном положении детей-беженцев по всему миру. Его фотомастерство признавал даже Картье-Брессон.

Поселившись в Нормандии, в поместье XV века, отец решил обзавестись голубятней. Он скрупулёзно изучал породы голубей и наконец выстроил грандиозную голубятню с подогревом – думаю, многие из моих друзей того периода, рок-н-ролльщиков, были бы счастливы пожить в ней хоть денёк! У него было несколько сотен белоснежных голубей, которые по команде демонстрировали гостям разные трюки в воздухе. Бассейном в поместье никто не пользовался, так что он решил превратить его в домик для пингвинов. Они были, помню, очень забавны, но пахло от них ужасно.

 

Рок и Юл Бриннеры. 1960 год

Вы писали, что быть сыном Юла Бриннера – это одновременно благословение и проклятие. А всё же, что перевешивало?

− Ну конечно же, благословение! Благодаря отцу я смог познакомиться со многими блестящими художниками и мыслителями ХХ столетия. Жан Кокто был моим крёстным, Чарли Чаплин – нашим соседом. Пикассо был другом семьи, а Фрэнк Синатра – моим самым душевным собутыльником.

А в чём заключалось проклятие?

− В способности отца избавляться от близких людей и отсекать их от семейного древа. Думаю, это типично русская черта – так он поступал с людьми, которые, по его мнению, предали его, – кажется, по-русски это называется «отречение». Историк Александр Панченко считает эту черту характера основополагающей русской чертой. Мы так поступали на протяжении поколений. Мы так закоснели в этом отрицании, что, в конце концов, оно и сделало нас теми, кто мы есть.

Вот и в семье Бриннеров (отец добавил в свою фамилию ещё одно «н» − таким образом вынуждая людей произносить её правильно) всё началось с его прадедушки Жюля. Он родился в небольшой швейцарской деревушке близ Цюриха в семье сельского врача. Семья была небогатая, и дать образование своему шестому сыну родители не могли. В пятнадцать лет Жюль отправился на поиски приключений и больше домой никогда не вернулся. Нанялся матросом на пиратский корабль, и в один прекрасный день сошёл на берег в порту Йокогамы. Поступил в английскую торговую фирму и уже через десять лет стал владельцем крупной судоходной компании. В Японии он женился, у него родились дети. Но «охота к перемене мест» не оставляла его, и неожиданно он перевёл весь свой бизнес на российский Дальний Восток и, бросив жену и детей, уехал сам следом. Он стал одним из отцов-основателей Владивостока. В 1891 году на правах почётного гражданина города участвовал в приёме наследника престола – будущего императора Николая II.

 

«Отец хотел усыновить Рудольфа Нуреева, чтобы тот получил швейцарское гражданство и мог свободно ездить по миру» 

Рок Бриннер

Изучая историю нашего рода, я обнаружил такой невероятный факт. В 1896 году Жюль Бринер подписал с корейским правительством соглашение об образовании Корейской лесной компании, согласно которому компания получала преимущественное право вырубки лесов в верховьях реки Туманган, в бассейне реки Ялу, а также на острове Уллындо сроком на 20 лет. Корейское правительство получало четверть активов компании и четверть прибыли в обмен на гарантии отсутствия тарифов и налогов на деятельность компании. По договору компания должна была приступить к работе до декабря 1897 года, в противном случае Бринер лишался концессии.

Однако реально развернуть какую-либо активную деятельность Бринеру не удалось, и он решил продать свою концессию, для чего во второй половине 1897 года выехал в Петербург. Он предложил купить свою концессию… царю Николаю II, и царь выкупил контракт у моего прадеда на свои личные деньги, не вняв совету Сергея Витте. Непосредственным результатом этой сделки стало то, что в 1904 году Япония объявила войну России, и это привело к революции 1905 года и всему, что произошло потом. Русские историки досоветской эпохи вполне осознавали значимость Юлия Бринера, но затем на семьдесят лет его имя было предано забвению.

О Юлии, Юле и о себе я написал новую книгу − «Империя и Одиссея. Бриннеры на русском Дальнем Востоке и за его пределами». Кстати, в этом году в ноябре в Москве планируется открытие выставки, посвящённой моему отцу. И даже снимается о Юле документальный фильм.

 

На съемках фильма "Тарас Бульба". 1962 год

Но вернёмся к истории моего прадеда Жюля. В России он становится Юлием Ивановичем и женится снова – на бурятке Наталье Куркутовой. Согласно семейной легенде, она принадлежала к роду самого Чингисхана, возможно, здесь и следует искать корни экзотической внешности Юла. В этом браке родилось шестеро детей. Любимцем родителей был сын Борис, мой дед, и, когда пришёл срок, его отправили учиться в университет в Санкт-Петербурге. Там он страстно влюбляется в студентку консерватории Марусю Благовидову. У Маруси оперное сопрано, но Борис требует, чтобы невеста оставила занятия пением. Та соглашается посвятить себя семье, и скоро молодые возвращаются во Владивосток. Маруся вспоминала, что свекровь её терпеть не могла и даже научила своего любимого попугая кричать: «Благовидова – драный хорёк». Родилась девочка Вера, а через три года – мой отец, которого в честь деда назвали Юлием. Так что он – Юлий Борисович Бриннер. Кстати, родной брат Бориса Феликс женился на родной Марусиной сестре. Их свекровь Наталья пылко ненавидела обеих невесток.

Когда Юлу было три года, Борис без памяти (как обычно водилось у Бриннеров) влюбился в актрису Катю Корнакову и написал Марусе письмо, в котором сообщал, что рвёт с ней и уходит из семьи. С тех пор Юл редко видел отца и так и не простил его до конца. Мне он рассказывал, что было время, когда он в ярости хотел убить своего отца – почти по Достоевскому. Марусю всё это подкосило – хотя она и прожила после разрыва около двадцати лет, но так и не устроила свою жизнь и до самого конца чувствовала себя глубоко несчастной и опозоренной.

Много позже Юл порвал и со своей сестрой Верой из-за того, что та дала интервью для газеты, раскрыв некоторые факты реальной биографии своего знаменитого брата. Они помирились лишь за несколько недель до её кончины. С моей матерью Вирджинией он расстался после пятнадцати лет совместной жизни. Следующие тридцать лет они вообще не разговаривали. Она пережила его всего на несколько месяцев.

Почему вы говорите, что для вас история вашей семьи – это очень болезненная история с несчастливым концом?

− Конец жизни моего отца был очень печален. Юл много лет носился с идеей экранизировать «Тараса Бульбу», где центральной темой фильма были отношения отца и сына. У него лучше всего получались персонажи авторитарные, и он мечтал сыграть Тараса. Юлу хотелось провести своего персонажа через несколько десятков лет, чтобы показать, как развивался его характер. Он предложил снимать фильм строго хронологически – играя Тараса в старости, он даже решил снять с передних зубов коронки. Эта роль была, возможно, лучшей в его жизни, но итог получился кошмарным – эдакий голливудский ширпотреб, и это разбило ему сердце. Увидев окончательную версию фильма, он разрыдался. Раз и навсегда в нём тогда что-то сломалось. Вот почему он вернулся в театр. «Король и я» на несколько первых лет вернул ему радость жизни – пока не превратился для него в кабалу. Но мне казалось, что жизнь уже не приносила ему радости. Он женился в очередной раз − на молодой танцовщице, а спустя три месяца узнал, что у него рак лёгких, – тем не менее он продолжил гастроли в том же режиме. 

«Факты моей жизни не имеют ничего общего с реальностью моего существования» 

Юл Бриннер
Его связь с нами – со мной и моими сводными сёстрами – рвалась и, в конце концов, стала значить для него очень немного. Я не мог понять, какой смысл давать ту же самую пьесу в Питтсбурге или Далласе в пятый раз? И Михаил Чехов, и Станиславский всегда предостерегали актёров от опасного воздействия славы на их души. Вся эта горечь и грусть конца жизни Юла – из-за славы, ставшей ядом. Рано или поздно она отравляет почти всех – посмотрите, что случилось с Элвисом, Мэрилин Монро, Майклом Джексоном. И мой отец, увы, не исключение. Его эго было размером с авианосец, и его совершенно это не смущало. С годами он стал видеть всё остальное человечество как эдакую требовательную толпу людей, которые тыкали ручками ему в глаза, требуя автограф. И всё же это было тем, чего он хотел, давая по восемь живых выступлений в неделю в течение пятидесяти недель в году за последние десять лет своей жизни. Какой был в этом смысл? Из-за денег? Ради аплодисментов? Я бы не стал задавать этих вопросов, если бы видел, что он счастлив. Никто не знал его лучше, чем я, а я видел, что тот выбор, который он сделал – играть, – уже больным, преодолевая ужасную боль, – этот выбор больше не делал его счастливым.